Письма к Луцию. Об оружии и эросе

я страдал безмерно.

Я стал метаться по всей Сицилии.

?????????? ????????[213].

Я ушел из мира людей и вошел в мир богов и духов: я стал ощущать их присутствие так сильно, как никогда прежде.

Первое и самое страшное из всего, что я увидел, было приморское святилище Венеры у развалин древнего Наксоса близ Тавромения. Столь суровая, но и столь любящая меня Судьба уготовила мне испытание, приведя в святилище у Наксоса, где исчезнувшая (или затаившаяся) во мне стихия богини вдруг предстала передо мной воочию. В течение многих веков, еще до прибытия греков, туземцы приносили сюда совершенно особые посвятительные дары, которые они называют очень странно — ??????. Да, именно так, как греки называют вообще то, что мы называем vinea плетенка, и в частности легкие персидские и фракийские щиты. Однако на здешнем наречии ?????? означает нечто иное — то, что мы называем pudenda, а греки ?????? срамные члены.

Мне случалось видеть в разных странах множество такого рода изображений, однако в наксосском святилище изображения эти совершенно особые. В других местах они напоминают либо о силе- первопричине мироздания — об оплодотворении, либо о той же, но воспринимаемой несколько по-иному, силе сладострастия. А здесь во множестве этих (преимущественно медных) изваяний, в подавляющем большинстве своем женских ??????, было что-то совершенно несуразное, совершенно противоположное логике оплодотворения и сладострастия, и, следовательно, рождения и возрождения: из этих рассеченных будоражащей бороздой треугольных холмиков (зачастую с легко обозначенной парой округлостей зада), из этого источника телесного восторга взирала смерть.

Женская борозда, способная так легко затуманить или же наоборот взбодрить наши чувства, а вернее и затуманить и взбодрить одновременно, этот кладезь и источник жизни во всех смыслах, — воистину ????????? чарующий разум, как говорят греческие поэты, — явилась передо мною как нечто совершенно противоположное — как неумолимый зев смерти. Мне подумалось, что зев Харибды мог бы иметь вид женского отверстия. Я думал о страшных пропастях, падая в которые, человек испытывает головокружение от ужаса. Разве не такое же первозданное головокружение испытываешь, когда исчерпываешь свою мощь внутри женщины, с той разницей, что в последнем случае ужас попросту заглушается наслаждением? Разве не приходилось нам умирать во время соития? Воистину умопомрачительно. Воистину ?????????.

С другой стороны, разве мысль о возможности совершить телесное насилие над женщиной не обуревает воина во время взятия вражеского города столь же сильно, как и страсть к убийству, наравне с ней и нераздельно от нее? Почему смерти гладиатора особенно сильно желают именно женщины? Не потому ли, что в них живут подлинной жизнью мужеубийцы-амазонки нашей фантазии, которые желают убить мужчину не менее горячо, чем насладиться им?

Не потому ли Сфинга была особенно страстна со мной после того, как уже успела очень сильно ранить меня?

Не с той же сумрачно-пламенной страстью любовной разрывали мужскую плоть неистовые вакханки?

Находившиеся у меня перед глазами ?????? вызывали в памяти грозные созвучия: ????? — ?????????? — ??????????? — ?????… Да, это из гераклитовского: ?? ?? ??? ???????? ?????? ????????? ??? ?????? ????? ??????????, ??????????? ???????' ?? ????? ?? ????? ??? ????????, ????? ????????? ??? ???????????[214].

Как мудры, как ужасны и как поэтичны эти слова Гераклита!

????? ?????????? ??????????? ?????… ??? ????????!

Множество медных женских ??????, в которых застыли века самых безумных и откровенных страстей, сливались воедино, образуя некий пожирающий, поглощающий, втягивающий в себя и уже не отпускающий более вход в аид.

Я видел распахнутую женскую ниву из наших ласк — пещеру, теперь уже не дающую блаженство, но уводящую беспощадно в потусторонний мир. А ведь лаская Эвдемонию, я мечтал, думал о пещере. Теперь я понял, как это страшно.

Затем я познал самую сицилийскую из всех сил, ярящихся на этом острове извечных чудищ. Я увидел воочию демонов Паликов[215] — глухо рычащих, кипящих неугасимой злобой, которые тут же умирают от собственной лени и бессилия и опять возрождаются к жизни, пробуждаемые неудовлетворенной мстительностью. Кипящая земля, вскидывающаяся вверх то грибовидными струями жидкой серой почвы, то широко расходящимися лопающимися пузырями воздуха, — живое подтверждение мысли Эмпедокла, что все в природе состоит из четырех стихий. Или же, наоборот, что разделение природы на четыре стихии не имеет ни малейшего смысла.

Я смотрел на Паликов, которые есть живая сицилийская земля, и чувствовал, что эта земля не приемлет меня. Эта земля — земля исконных туземных племен и не приемлет меня, римлянина, потому что я — силой овладевший ею чужеземец. Рассказывают, что когда-то Палики спасли туземные племена от явившихся из-за моря греков и карфагенян. Затем, когда Судьбе уже надоели ссоры греков с карфагенянами, наши легионы переправились через Пролив и положили конец их многовековой возне. Затем Сицилией дважды овладевали восставшие рабы, и, несмотря на то, что в подавляющем большинстве своем они были чужеземцами, Палики помогали им, а не нам, хотя мы установили на этой земле мир и порядок. Я уверен, что Палики помогали бы и Спартаку, если бы ему удалось преодолеть Пролив. Но боги Рима сильнее сицилийских демонов. И потому Палики только глухо бурчат.

Они всегда на стороне побежденных и пытаются мстить победителям. Они могли бы вызвать у меня чувство жалости, если бы не воспоминания о статуе Венеры работы Леохара на твоей вилле близ Капуи, без малейшего смысла разбитой взбунтовавшимися рабами, если бы не воспоминания о трехстах римлян, принесенных в жертву духу Крикса, и о пленных римлянах, которых Спартак повесил на виду у армии Красса перед тем, как прорваться из Калабрии в Бруттий.

Да, боги Рима сильнее этой кипящей земли и тех фракийских или еще каких-то демонов, в честь которых неистовствовал Спартак. Хвала нашим богам, Луций!

Я смотрел на Паликов и снова без жалости к самому себе, неумолимо думал об Эвдемонии. Не мстили ли Палики мне, римлянину, разбивая страстью любовной и душу и тело мое? Не мстила ли мне сиканская кровь, текущая в жилах Эвдемонии? И греческая кровь, которой в жилах ее еще больше? Не сетовал ли я на то, что в самые светлые, в самые возвышенные часы мои с Эвдемонией взгляд ее видел во мне возлюбленного мужчину, но не меня — Луция Эмилия Сабина, римлянина, ищущего смысл или осмысление бессмысленности в исследованиях ars gladiatorial Насколько разными были наши миры… Эмпедокл вошел в кратер Этны, чтобы постичь ее недра, и вулкан сожрал философа, выплюнув затем наружу его медную сандалию.

И еще показалось мне в час, когда я смотрел на Паликов, что я вижу некое подобие самого себя — все, что оставалось от меня, было совершенно абсурдным сочетанием четырех стихий. В какой-то миг мне показалось также, что, если я останусь еще совсем немного у грибовидных всплесков расплавленной грязи, то и сам стану Паликом. Я поспешно ушел, чтобы не повредиться рассудком окончательно.

Однажды ночью в горах на западных склонах Этны я попал в совершенно особую стихию, состоящую из лая: вокруг было безбрежное море, где каждая волна была псом; был дремучий лес, где каждый листик был псом; был оглушительный камнепад, где каждый камень был псом.

Псы Гекаты рыскали всюду вокруг. Распавшиеся на тысячи живых, хотя и незримых частиц, псы Скиллы. Наконец, ей удастся сожрать меня. Эта женская стихия, явившаяся мне когда-то во сне в образе юной девушки, выпустившей из лона своего шестерых псиц, чтобы те разорвали меня во время нашего совокупления, бушевала теперь вокруг: женственность в ее самом ужасном виде заполонила весь мир.

Едва ли не самое ужасное было то, что и конь мой, в существовании которого я не мог сомневаться, тоже явно чувствовал псов: стало быть, я не сошел с ума, но и вправду оказался в некоем потустороннем