было.
Она спрятала оружие в кобуру и Хортон, светя перед собой фонариком, первым пошел к зданию.
Внутри было темно и пыльно. По стенам стояла развалившаяся мебель. Маленькое животное, пискнув от неожиданности и ужаса, пробежало по комнате маленьким темным пятнышком в темноте.
— Мышь, — сказал Хортон.
Элейна равнодушно ответила:
— Не мышь, по всей вероятности. Мыши принадлежат Земле, так, во всяком случае, говорят старинные детские стишки. Есть среди них такой: «вышли мыши как-то раз посмотреть, который час…»
— Так детские стишки сохранились?
— Некоторые, — ответила она. — Я подозреваю, не все.
Перед ними возникла закрытая дверь и Хортон, протянув руку, толкнул ее. Дверь развалилась и обрушилась на порог грудой обломков.
Хортон приподнял фонарик и посветил в следующую комнату. Оттуда блеснуло в ответ прямо в лицо, ярким золотым блеском. Они отскочили на шаг и Хортон опустил фонарик. Вторично он подымал его осторожнее, и на этот раз, в блеске отраженного света, они рассмотрели, что его отражает. В центре комнаты, почти заполняя ее, стоял куб.
Хортон опустил фонарик, чтобы избавиться от отсвета и медленно шагнул в комнату.
Свет фонаря, не отражаясь больше от куба, словно бы поглощался им, всасывался и растекался по нему изнутри, так что казалось, будто куб освещен.
И в этом свете парило некое создание. Создание — только это слово и приходило на ум. Оно было огромным, почти во весь куб, тело его простиралось за пределы их поля зрения. На миг появилось ощущение массивности, но не просто какой угодно массы. В ней было ощущение жизни, некий изгиб линий, по которому инстинктивно чувствовалось, что эта масса — живая. То, что казалось головой, было низко опущено перед тем, что могло бы быть грудной клеткой. А тело — или это не тело? Тело покрывал сложный филигранный узор. Словно броня, подумал Хортон, — дорогостоящий образчик ювелирного искусства.
Элейна рядом с ним вздохнула от удивления.
— Прекрасно, — сказала она.
Хортон чувствовал, что обмирает, наполовину от удивления, наполовину от страха.
— У него голова, — сказал он. — Чертова штука живая.
— Она не движется, — возразила Элейна. — А она бы должна была двигаться. Она шевельнулась бы при первом прикосновении света.
— Она спит, — сказал Хортон.
— Не думаю, что она спит, — сказала Элейна.
— Она должна быть живой, — настаивал Хортон. — Вы это почувствовали. Это и должна быть та странность, которую вы почувствовали. У вас по-прежнему нет представления, что это такое?
— Никакого, — ответила она. — Ни о чем таком я никогда не слышала. Ни легенд. Ни старых историй. Вообще ничего. И такое прекрасное. Ужасное, но и прекрасное. Все эти чудные, тонкие узоры. Словно на нем что-то надето — нет, теперь я вижу, что это не надето. Это гравировка на чешуе.
Хортон попытался проследить очертание тела, но как ни пытался, ему это не удавалось. Начиналось все хорошо и он прослеживал какую-то их часть, а потом очертания исчезали, блекли и растворялись в золотой дымке, плававшей в кубе, терялись в прихотливых извивах самой фигуры.
Он шагнул вперед, чтобы посмотреть поближе, и остановился, остановленный пустотой. Не было ничего, что бы его остановило; словно он натолкнулся на стену, которой не мог ни видеть, ни чувствовать. Нет, не стену, подумал он. Мысли его лихорадочно забегали в поисках какого-то подобия, чтобы выразить случившееся. Но подобия словно бы не было, ибо то, что его остановило, было пустотой. Он поднял свободную руку и протянул его перед собой. Рука ничего не встретила, но была остановлена. Не физическим ощущением, он ничего не мог почувствовать или ощутить. Было так, подумал он, словно он столкнулся с концом реальности, будто он добрался до места, откуда уже некуда было идти. Словно кто-то провел черту и сказал: здесь мир кончается, за этой чертой ничего нет. Неважно, что бы вы ни видели или не думали бы, что видите — здесь ничего нет. Но если это верно, подумал Хортон, то что-то очень неправильно, потому что он заглянул за пределы реальности.
— Там ничего нет, — сказала Элейна, — но ведь что-то там должно быть. Мы же видим куб и создание.
Хортон отошел на шаг и в этот момент золотое сияние в кубе словно растеклось и окутало их обоих, сделав их частью создания и куба. В этой золотой дымке мир будто исчез и мгновение они стояли в одиночестве, отрезанные от времени и пространства.
Элейна стояла рядом с ним и, опустив взгляд, он увидел розу, татуировку на ее груди. Хортон протянул руку и коснулся ее.
— Прекрасно, — сказал он.
— Благодарю вас, сэр, — ответила она.
— Вы не сердитесь, что я обратил на нее внимание?
Элейна покачала головой.
— Я начинала уже разочаровываться оттого, что вы ее не замечаете. Вы должны были понять, что она здесь именно для того, чтобы привлекать внимание. Роза предназначена быть фокальным узлом.
19
Никодимус сказал:
— Гляньте-ка на это.
Хортон наклонился чтобы посмотреть на неглубокую линию, которую робот выбил в камне зубилом по периметру панели.
— О чем ты? — спросил он. — Я ничего особенного не вижу. Кроме того, что ты, вроде бы, не особенно продвинулся.
— Вот это-то и плохо, — сказал Никодимус. — Я ничего не добился. Зубило отбивает камень на глубину нескольких миллиметров, а потом камень твердеет. Словно металл, возле поверхности немного проржавевший.
— Но это не металл.
— Нет, это камень, все равно. Я пробовал другие части скалы, — он махнул в сторону поверхности камня, указывая на продолбленные в нем борозды. — По всей поверхности то же самое. Изветренная часть вроде бы поддается, но под ней камень невероятно твердый. Словно молекулы связаны крепче, чем должно быть в природе.
— Где Плотоядец? — спросила Элейна. — Может, он про это знает.
— Очень сильно сомневаюсь, — сказал Хортон.
— Я его отослал, — сказал Никодимус. — Велел ему убираться к черту. Он дышал в спину и подбадривал меня…
— Он так сильно стремился покинуть эту планету, — сказала Элейна.
— А кто не хотел бы? — заметил Хортон.
— Мне его так жалко, — сказала Элейна. — Вы уверены, что нет никакого способа взять его на корабль — я имею в виду, если все остальное не удастся.
— Не вижу, как, — сказал Хортон. — Мы, конечно, можем испробовать анабиоз, но более чем вероятно, это его убьет. Что ты думаешь, Никодимус?
— Анабиоз приспособлен для людей, — сказал робот. — Как он будет работать на другом виде, я не имею представления. Подозреваю, что не очень хорошо, а то и вовсе не будет. Прежде всего, анестезирующее средство, которое мгновенно прекращает деятельность клеток, прежде, чем подействует холод. Для людей надежность почти абсолютная, потому что для людей он и предназначен. Чтобы работать с другой формой жизни, может понадобиться изменение. Пожалуй, это изменение может оказаться
