Воздух прозрачен, холодно. Крылья летящих птиц в такой атмосфере кажутся позолоченными. Строгие линии обрезанных деревьев, стоящих вдоль шоссе, и такие же строгие линии горной гряды вдалеке предстают передо мной во всех деталях. Сквозь автомобильные стекла доносятся звуки уличного движения, крики птиц и шумы микроскопической жизни атмосферы. Фасады Кастельяны в некоторых местах вспыхивают призрачным огнем солнечных зайчиков, передающихся от одного окна к другому. Меня удивляет, что каждый раз, когда я ищу дверь квартиры 121, я ее нахожу, и каждый раз, когда закрываю глаза, ко мне возвращается нечто вроде сна. Я открываю дверь, и шумы нормальной жизни прекращаются. Окно в спальне приоткрыто, и занавески, раскачиваясь, задевают кровать. Я его закрываю. Сон страшноватый и ясный. Я не снимаю свое немецкое пальто и ищу какую-нибудь выпивку в большом зале и на кухне. Обнаруживаю целый набор початых бутылок с разным количеством оставшегося напитка. Сажусь с бутылкой коньяка на диван, задираю ноги на столик, а затылком упираюсь в спинку дивана. Если бы я сейчас исчез, то никто не знал бы, что я сюда приходил. Возможно, Эду прятался здесь, пытаясь убежать от Великой памяти, и добился своего, оказавшись стертым и уничтоженным, ибо существует только один способ бегства.
Вскоре меня заставляет окаменеть от ужаса звук поворачиваемого в замке ключа, и я думаю, что настало время пробуждения. Но вместо пробуждения дверь открывается. В руке у меня бокал, а рука поднята как бы для того, чтобы с кем-то чокнуться, либо для того, чтобы приветствовать входящего. Голова повернута в сторону входа. Я превратился в статую, которая не может двигаться и которая видит, как входит Вей Пин. В первый момент она меня не замечает, делает еще несколько шагов и видит меня, вскрикивает и поворачивается в сторону двери, которую только что закрыла. На ней суконное пальто и шляпка, на плече лежит длинная коса.
– Проходи, – говорю я ей, – не бойся.
Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами, настолько широко, насколько это может позволить себе китаянка. Это не совсем та Вей Пин, хотя и могла бы быть именно той, если бы не прошло столько времени с тех пор, когда я видел ее еще ребенком. Истинными остаются кожа, цвет лица, узкие глаза и свежие красные губы Вей Пин, хотя вся она какая-то другая.
Она потеряла дар речи. Боюсь, что немецкое пальто придает мне несколько агрессивный вид. Поэтому я осторожно ставлю бокал на столик, как кладут в кинофильмах пистолет, и оставляю его там. Она запахивает пальто на груди и делает шаг назад.
– Я друг Эдуардо, – говорю я ей.
Она ничего не отвечает, продолжая держать в руке ключ, такой же, как мой, – новый и блестящий.
– Я тебе ничего не сделаю, – повторяю я. – Я здесь нахожусь, потому что я друг Эдуардо и потому что у меня есть такой же ключ, как у тебя.
– Я думала, он есть только у меня, – говорит она на испанском языке, но не здешнем, а пришедшем из снов, имеющих для меня важное значение.
– У меня тоже есть. Ты меня по-настоящему напугала. Это ты открыла окно в спальне, оставила полотенце на полу в туалете и убрала графин, который стоял на столике в кухне?
– Не помню, кажется, я пользовалась полотенцем.
– Тебе не кажется, что кто-то еще приходит сюда?
– Теперь все возможно, – говорит она.
Чтобы завоевать ее доверие, я показываю ей свой ключ и говорю:
– Проходи, садись, не снимай пальто, здесь холодно. Хочешь коньяка?
К моему удивлению, она согласилась. Она не похожа на пьющую женщину, но ведь и моя мать не похожа на женщину, принимающую наркотики.
– Знаешь, у тебя такое лицо, что хочется назвать тебя Вей Пин.
Она отрицательно качает головой и допивает свой бокал. Я наливаю ей еще, она опять не возражает.
– Это самое лучшее для того, чтобы согреться, – говорю я ей. – Как тебя зовут? Меня зовут Фран.
Она смотрит на меня с таким же удивлением, как вначале.
– Фран?
– Что в этом плохого? – спрашиваю я.
– Эдуардо много рассказывает о тебе. Мне казалось, что он тебя выдумал.
– Почему? – спрашиваю я, испытывая беспокойство и смущение.
– По тому, что он о тебе говорит. Это не похоже на реального человека.
– Да что ты говоришь! У Эду богатое воображение.
– Было любопытно познакомиться с тобой, – говорит она, разглядывая меня с головы до ног.
В этот момент я начинаю сожалеть, что не надел одежду от Леви и О'Нила.
– Я, однако, ничего не знал о тебе, – говорю я ей. – Он никогда не упоминал твоего имени.
Она залпом допивает оставшийся коньяк и говорит:
– Он не хочет, чтобы кто-нибудь обо мне знал, хочет, чтобы никто не догадывался о моем существовании. Говорит, это опасно.
– Опасно? – «Так она чувствовала, что находится в опасности». – А кого ты боишься? Он тебе что- нибудь рассказывал?
Она пожимает плечами, покачивая бокалом, зажатым между колен. Под юбкой у нее черные шерстяные чулки.
– Скажи, сколько времени ты с ним не виделась?
– Один месяц. С тех пор я постоянно звоню сюда и прихожу почти каждый день в ожидании, что он появится или оставит мне какое-нибудь сообщение, но ничего нет. Однажды я увидела, что он вынул из холодильника испортившиеся продукты, и очень обрадовалась. Я подумала, что он куда-то ездил и не имел времени связаться со мной, но ничего нового так и не узнала. Он, должно быть, опять уехал. Возможно,*я его больше не интересую.
– Это я убрал испорченные продукты. Извини. Ты их всегда здесь видела?
Она утвердительно кивает головой.
– Это был наш дом. Когда мы бывали вместе, никто не мог нас видеть, беспокоить, прерывать наши отношения. Все, что мы знаем друг о друге, было рассказано здесь.
– Таким образом, ты понимаешь, что большая часть того, что он тебе говорил, может оказаться ложью. Так или нет?
– За исключением того, чему я верила. Ты, например, настоящий.
– Не знаю, что делать, – говорю я. – Все это выглядит очень странно. Он вручил мне ключ как раз перед тем, как исчезнуть.
– Что странного в том, что его невеста и его лучший друг имеют ключи от его квартиры? И что странного в том, что он отсутствует в течение месяца? Что странного во мне? И в этой квартире? Если размышлять в таком духе, то все может показаться странным. Откуда мы пришли? Куда идем? Почему делаем то, что делаем? Почему ты белый, а я – женщина Востока?
– Мне нравится, что ты женщина Востока. Мне так это нравится, что меня одолевают угрызения совести.
– Он хотел, чтобы я обставила квартиру по своему вкусу, и я начала привозить сюда кое-какие вещи. Я целыми днями думала над тем, что лучше подойдет. Наверное, нам надо подождать. Тем более сейчас, когда я вижу, что я не одна. Я ведь не одна, правда?
– Правда, – говорю я ей и добавляю фразу, услышанную из телефильма: – Мы в этом деле вместе.
– Меня зовут Ю, что означает «нефрит».
Я мою бокалы, вытираю их и ставлю на место, так же как и бутылку. Помогаю Ю надеть пальто, от которого пахнет чем-то сладким и сугубо личным.
– Послушай, – говорю я ей. – Что бы там ни случилось, мы должны хранить молчание об этой квартире. Он не хочет, чтобы о ней знали.
В подъезде мы прощаемся. Я останавливаю для нее такси и говорю, что через два дня снова приду сюда.
В середине следующей недели звонят из полиции. Впервые за всю нашу жизнь в доме на улице Рембрандта раздается звонок из полиции, что наводит на мысль о том, что ничто из того, что не
