произошло в прошлом, не должно случиться и в будущем. Отсюда следует, что ничто, что было в прошлом, не дает гарантии на будущее. Может быть, именно поэтому моя мать любит повторять: «Только этого нам не хватало».
Меня просят прийти в полицейский комиссариат вместе с родителями Эдуардо.
Погода улучшилась, и когда они заезжают за мной на своем «мерседесе», становится даже жарко. На Марине меховая шуба до самых щиколоток, что кажется не совсем уместным для жены ветеринара. Шуба ложится блестящими волнами на сиденье.
В зеркало заднего вида я вижу лицо Ветеринара, его выражение чрезвычайно серьезно. Такие лица были бы у нас у всех, если бы нам объявили, что через несколько часов нашу планету постигнет разрушительная катастрофа и что в живых никого не останется.
Я спрашиваю у него, собирается ли он сегодня работать, на что он отрицательно качает головой. Говорить ему не хочется. Мне бросаются в глаза блестящие части кузова автомобиля и мягкие волны Марининой шубы.
– Моя мать передает вам привет, – говорю я ни с того ни с сего.
– Твоя мать, – говорит Марина, глубоко задумавшись. – Сколько в ней жизни, сколько сил! Я всегда ей завидовала.
– Все подошло к своему концу, – тут же произносит Ветеринар.
– Пожалуйста, не говори так. Я этого не вынесу, – перебивает его Марина.
День мне кажется чудесным. Солнце проникает сквозь одежду и греет кровь. Да и Эдуардо тоже любит солнце, несмотря на аллергию. Возможно, он укрылся в одной из тех стран, где температура круглый год двадцать пять градусов. А почему бы и нет?
– Может быть, Эдуардо решил отдохнуть.
– Отдохнуть от чего? – спрашивает Ветеринар.
– От жизни, – говорит Марина. – Я тоже об этом думала.
– Иногда у человека появляется навязчивая идея посмотреть, что с ним будет, лишись он всего, что у него есть, – говорю я.
– Вы и так здоровы, – говорит Ветеринар, резко останавливаясь перед комиссариатом. – Ничего, абсолютно ничего нельзя добиться в жизни из того, что хочешь.
То, что он говорит, кажется мне чудовищно фальшивым, но момент для того, чтобы ввязываться в спор с Ветеринаром, не самый подходящий. Да и вообще мне кажется, что возражать Ветеринару бессмысленно.
Мы повторяем в комиссариате то, что нам известно о последнем приезде Эдуардо. Полицейский проявляет интерес к тому, чем Эдуардо занимался в Мексике, и в первую очередь к личности гангстера и говорит, что сделает запрос в Интерпол. Ветеринар весьма скептически осматривается вокруг. Я тоже считаю, что они становятся на ложный путь. У меня возникает огромное желание вновь увидеться с Ю. Я уже больше никогда не смогу ничего рассказать о квартире Эду, если, конечно, они не найдут ее сами.
Комиссариат мы покидаем в полдень. Я прощаюсь у дверей дома. Мне нужна свобода. Окна верхних этажей зданий бросают серебристые отблески в пространство. Роскошный автомобиль Ветеринара отъезжает и исчезает среди других машин. Машин с мозгами внутри, которые содержат миллионы нейронов, готовых мыслить без конца. Вместе с тем все эти миллионы самым чудесным образом мыслят как единое целое. Поток горячего металла движется под небольшой уклон в сторону моря машин. Прорезав это море, Ветеринар выедет на автостраду и начнет удаляться, удаляться, пока не оставит слева автозаправочную станцию, а справа – Культурный центр. Потом будут круглая площадь и тропинка, обсаженная тополями, и огромные красные буквы вдали, образующие слово «Ипер», после чего он начнет подниматься на холм среди пологих шиферных крыш к своему дому, затем последует черная дверь с позолоченной пластинкой, и они с женой войдут внутрь… навсегда.
Я возвращаюсь в автобусе, заняв место в первом ряду кресел. Водитель спрашивает меня, нашли ли уже моего друга. Я отвечаю ему, чрезвычайно удивившись, что и вообразить себе не мог, что известие о его исчезновении так распространилось. Водитель говорит, что в таком месте (имеется в виду наш поселок) все становится известным.
– Почему же? – спрашиваю я, заинтересовавшись.
– Ах! Это загадка. Попробуй сохранить что-нибудь в тайне. И ты увидишь, что это невозможно.
Это тот самый водитель, который много раз привозил нас по вечерам, когда мы с Эду выезжали, чтобы выпить, а Эду каждый раз напивался сильнее, чем я, – напивался до чертиков. Итак, пока мы становились, как говорится, мужчинами, водитель оставался все тем же. Небо видоизменяется в ветровом стекле автобуса, и все, что видно через него, предстает в голубом цвете.
– Я помню вас совсем юнцами, тебя и твоего белокурого друга, того, который исчез. Вы садились сзади в дружеской компании, здорово поддав, конечно.
Я поступаю так, как поступил бы Эдуардо. Указываю водителю на дистанцию между нами, переходя на язык, отличный от того, на котором он говорит.
– Я не знаю, кто распространяет подобные превратные сведения.
– Ладно, не я их выдумал, – произносит водитель уже менее уверенно. – Полиция тут ходила, вынюхивала.
– Теперь понятно, – замечаю я, вглядываясь в горизонт.
– Послушай, парень, – говорит водитель, меняя передачу. – Я хорошо знаю твою мать. Бедняга много страдала, так что не выпендривайся.
Я прихожу в замешательство.
– Она очень переживала, когда ты не сдал отборочные экзамены. И очень, очень переживала, когда вас бросил отец.
– Что вы такое говорите? Вы не имеете права вмешиваться в наши дела.
– Не имею? Да что ты говоришь!
– Это сугубо личные проблемы, которые касаются только меня и моей матери.
В это время те, кто сидит в первых рядах, начинают прислушиваться к нашему разговору. А один пассажир нахально в него вмешивается.
– Ты не один ли из тех юнцов, которые нашли дохлых птиц в озере? Как же ты изменился, твою мать.
Память у обитателей самого злоязычного поселка в мире превосходна.
– Конечно, это он, – говорит водитель. – Я знаю его мать. Всего несколько лет назад она приходила согласно расписанию к автобусу, чтобы ехать в «Джим-джаз». Она садилась сюда, где сейчас сидит ее сын.
Все смотрят на меня.
– Так это тот, с птицами, – говорит другой. – Странное событие. Правда?
Люди говорят о том, что для них всего лишь вчера, в то время как для меня это далекое прошлое, предыстория моей жизни. Это все равно что если бы кто-то из них сказал: «Ты не один из тех, кому сделали секир башка в Бастилии?»
– Не обижайся, если я тебе скажу, – снова начинает водитель, – но твой отец поступил очень плохо. И тебе пришлось бросить учебу. Ты – единственная радость своей матери.
– Теперь я знаю, кто твоя мать! – говорит другой пассажир. – Конечно, мы состояли вместе в Ассоциации родителей школьников и боролись плечом к плечу.
За все те годы, что я езжу в этом дерьмовом автобусе, он никогда не двигался так медленно. Это похоже на прогулку. Пассажиры, не участвующие в разговоре, любуются пейзажами, глядя в окна, равнодушно читают газеты или наблюдают за остальными путешественниками. Я выхожу из состояния немоты и прошу водителя поддать газу.
– Иначе я опоздаю на работу, – добавляю я.
– Так ты работаешь? Это хорошо, – говорит он.
– Он заведует видеоклубом в «Аполлоне», – говорит пассажир, который опознал во мне одного из тех, кто нашел дохлых птиц, и в памяти которого держится вся моя жизнь во всех ее подробностях.
– В таком случае я пошлю свою жену поменять кассеты. Надо помогать тому, кто начинает сам зарабатывать себе на хлеб.
