Новенький

К мосту Ватерлоо надрались абсолютно все.

Музыка играла так громко, что через пять минут у меня отстегнулись уши. А через десять принялись активно протестовать, возмущенно хрипя по бокам головы.

За этим первым органом чувств, начисто уничтоженным тусовкой, с пугающей быстротой последовали остальные.

На корабле имелись две палубы, обе закрытые, да еще крошечная открытая корма, вроде балкона. Первые несколько часов тусовка располагалась двумя симметричными плоскостями: громкая музыка на верхней палубе, тяжелый алкоголизм на нижней, джентльмены по правому борту, дамы по левому. Вскоре я встал в очередь проблеваться с наружной палубы, поскольку оба туалета уже засорились и были затоплены блевотиной.

Воздух густел от материала, из которого сооружен фундамент подростковой тоски: синдрома бремени девственности. Чем более ты ему подвержен, тем больше требуется выпить, чтобы заговорить с противоположным полом. В итоге напиваешься так, что уже не можешь придумать, что сказать, когда наконец наберешься храбрости завести разговор, и простой попыткой завязать беседу отвращаешь от себя объект. Бесконечный порочный круг. Бремя все тяжелее, пьешь все больше, разрыв между полами растет, мастурбация из удовольствия превращается в необходимость и т. д. и т. п. В результате общее напряжение достигает крайней степени, и подростковые тусовки оборачиваются оргиями утопленных в алкоголе неврозов.

Водораздел между бортами начал таять, лишь когда нижняя палуба покрылась тонким слоем блевотины. Мальчики и девочки, паралитически пошатываясь, нацелили друг на друга языки. Обжимальщики впились друг в друга и закачались по танцплощадке, жуя партнерам физиономии. Палубные скамейки вскоре оказались забиты раскоряченными парами тыкальщиков и щупальщиков. В красной полутьме различались руки, рвущие непонятное белье, вцепившиеся в малознакомые гениталии. Мальчики неумело шебуршились в кружевных панталончиках, а девочки, все в сомнениях, безрезультатно щекотали воспаленно-багровые головки.

Я чувствовал, что трезвею, но меня слишком тошнило, чтобы пить дальше. Постепенное возвращение умственных способностей повергло меня в пучины депрессии. Почему никто не бросается на меня, пытаясь высосать мне зубы? Почему никто не пускает шумно слюни над моим немытым членом? Почему никто не хочет, чтобы я залез к ней в трусы? Что со мной не так? Не с кем поговорить, никто мне не нравился, и ни с кем не хотелось целоваться.

Барри не приехал. Я был один.

Пошатываясь, я побрел по палубам, отчаянно желая поговорить хоть с кем-нибудь. Через некоторое время мне попался какой-то товарищ по несчастью. Я глянул ему в лицо и нашел там отражение собственного одиночества. Я сосредоточился, пытаясь что-нибудь из себя выдавить. Он, судя по всему, тоже старался. После длинной паузы наконец придумал.

– Ты напился? – спросил он.

– Прости?

– Ты надрался?

– А!.. Да, – соврал я.

Мы надолго замолчали. Слабо хихикнули. Снова пауза.

– Я тоже, – сообщил он.

– Отлично.

Третья пауза объявила нашим усилиям смертный приговор. Мы оба со знанием дела могли минут пять поговорить о том, как мы несчастны, но вокруг было слишком шумно. Да и не место. Беседа завершилась. Я по-прежнему был одинок.

– Пойду возьму еще выпить, – сказал я.

– Ладно.

– Пока.

– Пока.

Теперь следовало добыть еще горючего. По уплотнившемуся рвотному ковру я добрел до бара, влил в себя «кровавую Мэри» (она отдавала бензином, но название обещало убойную крепость) и устремился к наименее уродливой девчонке из имевшихся в наличии.

Я немножко не рассчитал, и мы больно стукнулись зубами, но оба даже не заметили. Мы обжимались. Невероятное облегчение. Наконец-то – паранойю как рукой сняло.

Эта мысль крутилась в голове меньше секунды. А потом меня затопили сомнения небывалых масштабов: вопрос «Почему со мной никто не целуется?» сменился вопросом «Почему мне это не нравится?». Новая мысль оказалась гораздо хуже.

Мне было скучно, я не знал, как девчонка выглядит, у меня сводило челюсть, и корабль пристанет к берегу только через два часа. В моем положении эти два часа казались целой вечностью.

Прошло, наверное, полчаса, прежде чем я смог вздохнуть. Под предлогом необходимости стереть ее слюну с подбородка глянул на часы и ужаснулся: с момента, когда я на нее накинулся, прошло всего десять минут. Даже не четверть часа, а мы уже друг другу осточертели. «Господи боже, – подумал я, – как же люди живут в браке по сорок лет?»

Оставалось убить еще массу времени. Если б я мог пощупать ее пальцем, это хоть частично спасло бы вечер. Похваляясь на еврейских собраниях, я, черпавший сведения из графических схем и романов, всегда чувствовал себя каким-то шарлатаном. На академическом уровне я был близко знаком с вагиной, но практических опытов на трехмерных моделях почти не проводил. Если не считать единственного случая двенадцать лет назад в «лягушатнике» с кузиной, я и не видел ни одной.

Я боролся с одеждой девчонки, стараясь понять, надеты у нее трусики на колготки или наоборот. Мне очень мешали ее попытки оттолкнуть мои руки. Из книг я знал, что это обычная процедура, но девчонкины сила и настойчивость меня немало поразили. Я отреагировал энергично, и вскоре оказалось, что мы занимаемся настоящим армрестлингом. Тут она убрала руку, а я как раз занес свою, и инерция сработала удивительным образом: я заехал ей в вагину.

Не детский какой-нибудь тычок, а самый настоящий апперкот – безупречно рассчитанный и направленный, стремительно врезавшийся ей точно между ног.

Может, я и не лучший в мире специалист по сексуальным нравам, но базовый этикет знал достаточно, чтобы понять: это было ужасно грубо. Обычно никто за здорово живешь не колотит чужие гениталии. Во всяком случае, не спрашивая разрешения.

Как ни странно, она не заорала от боли. Просто была в шоке.

«Черт! – подумал я. – Пожалуй, вагины пожестче яичек. И то слава богу».

Вместо того чтобы в эти бесценные мгновения восхищаться упругостью женских половых органов, мне следовало состряпать какое-то извинение. Но не успел я открыть рот, как она ушла.

Я чуть не побежал за ней – сказать, что я нечаянно, но мне было слишком неловко. Я хотел просто забыть о том, что случилось. Хотел забыть, что она существует. Хотел забыть, что существую я.

Хотел заползти в большой темный мешок и просидеть там лет десять.

Эта линия философских умозаключений была прервана жалобой желудка, и я рванулся к окну блевать «кровавой Мэри». По пути наружу она была чуть приятнее на вкус.

Все еще оставалось полтора часа.

Я поднялся по лестнице и попытался танцевать, но на танцплощадке было слишком много народу. Все просто скакали вверх-вниз на пятачке, размазывая по соседям пот. Для размышлений слишком жарко и громко.

На открытой палубе какие-то парни курили косяк. Я сделал первую в жизни тяжку, от чего ощутил одновременно тошноту и похоть – непотребное сочетание. Решил было пойти в туалет подрочить, но когда вспомнил, сколько там блевоты, мой желудок выразил недовольство. Я кинулся к борту, и меня вырвало в реку, а вставший член больно бился о поручень.

Я поискал стул. Имелся только один, втиснутый между целующейся парой и обжимающейся парой, так что пришлось сесть туда.

Я закрыл глаза. С закрытыми глазами мне показалось, что палуба раскачивается, и желудок