из сапога.
Губари завтракали после всех в полку. На караул и на губарей в столовой отпускали пищу в общие термосы, поэтому, до губарей доходила очередь только после того, как поедят все смены караула. Губарям доставались остатки, и вменялось в обязанность мыть большие тридцатишестилитровые термосы из под первого, второго и третьего. Мыть, конечно, досталось бы мне, как самому младшему по сроку службы, но сегодня, день был удачный для Манаенкова и Жиляева. Духам, конечно, на губе не сахар, но чмырям — приходится еще хуже. Вдобавок, это все видели, суровый Мирон явно взял меня под свое покровительство.
Пользуясь добротой выводного, после завтрака мы вышли во дворик покурить: Мирон снова дал каждому по две сигареты. Солнце пекло уже во всю, полковой развод кончился, и чем нам предстояло заниматься, было еще не ясно. Наверное, сейчас погонят убирать помойку.
Я наслаждался жизнью: сигарета в зубах, свежий воздух вместо душной бетонной коробки и главное — бачки сегодня мыл не я. В желудке переваривался завтрак: пусть мяса в нем было не так богато, как в полку, но свои законные тридцать три грамма сливочного масла и сладкий кофе я получил. Чего еще духу надо для счастья? Мою радость от жизни прервал знакомый голос — Востриков.
Он появился в караулке сразу же после полкового развода и теперь шел на губу в сопровождении начкара. Ой, как мне было стыдно перед ним: Востриков мужик, видать, хороший и незлой, а я его так подвел, усевшись на губу!
— Где этот разгильдяй? — его громкий командирский голос разносился далеко за пределы караульного городка, — Где этот нарушитель воинской дисциплины? Подайте мне этого возмутителя спокойствия!
Я струхнул. Если простой летеха зарядил мне вчера в челюсть, то что со мной сделает капитан? Может, в Афгане обычай такой: шакалы избивают духов? Вдобавок, востриковская увертюра не обещала мне ничего светлого и радостного.
Два капитана — начкар и Востриков зашли во дворик губы.
— Вот он, — кивнув на меня, сказал начкар.
— Семин? — обратился ко мне Востриков.
— Так точно, товарищ капитан! Младший сержант Сёмин! — отрапортовал я.
— Молодец, Семин, — похвалил меня Востриков, — хорошо службу начал! Далеко пойдешь.
Востриков повернулся к начкару:
— Так я забираю у тебя этого охламона?
— Забирай. Меньше народа — больше кислорода.
Мне выдали отобранные ночью ремень и звездочку с панамы. По пути к модулю карантина нас встретил тот самый коренастый лейтенант, который ночью сдал меня на губу.
— Товарищ капитан! Лейтенант Тутвасин… — козырнув, начал он.
— Товарищ лейтенант! — перебил его Востриков, — у вас на плечах голова или жопа?
— Виноват, товарищ капитан?.. — растерялся летеха.
— О том, что сержант из карантина отсутствовал на вечерней поверке, знали только мы, и это было наше внутреннее дело. А теперь, благодаря вам, об этом знает весь полк. И весь полк теперь знает, что в карантине нет дисциплины, потому, что командиры взводов там долболёты!
— Я… — начал было оправдываться лейтенант.
— Головка от ружья, — снова осек его Востриков, — вместо того, чтобы провести с младшим сержантом индивидуальную разъяснительную работу, — Востриков стукнул кулаком о ладонь, показывая, каким образом со мной следовало провести разъяснительную работу, — вы поволокли его на губу и тем самым ославили вверенный мне карантин на весь полк! Где ваш взвод?
— Готовится к занятиям по тактической подготовке.
— Вот и занимайтесь! А ты, — Востриков посмотрел на меня, — если пропустишь еще хоть одно построение, будешь иметь бледный вид и макаронную походку. Ясно?
— Так точно, товарищ капитан! Ясно!
Действительно, ясность была полная. Если Востриков таким макаром отстирывает лейтенантов, то младшим сержантом он просто вытрет задницу, в этом можно не сомневаться. Почвы для таких сомнений Востриков не давал. И вслед удаляющемуся лейтенанту, Востриков добавил себе под нос:
— Долболет! Западенец гребаный!
Как бы тихо Востриков не произнес своего ядовитого замечания, я его услышал. И сделал свои выводы. Востриков снова повернулся ко мне:
— А ты какого хрена тут встал? Иди, готовься к занятию, получай оружие.
— Есть! — радостно козырнул я и побежал в модуль.
Было чему радоваться: вместо вонючей и душной «губы» я снова оказался в чистом модуле с мягкими постелями, среди своих пацанов. И, пусть мне предстояло несколько часов бегать и ползать на жаре под ярким солнцем, это было во сто крат лучше, чем сидеть в бетонной коробке на голом полу, задыхаясь от вони потных тел и духоты. Да и какая сейчас жара? Так… Градусов тридцать-тридцать пять. Разве это жара? Это курорт!
9. Тактика
Когда я забежал в модуль, карантин уже получал оружие и выходил строиться. Щербаничи и разведчики, с которыми мы пересекли границу, окружили меня возле тумбочки дневального:
— Ну, что там?!
— Ну, что?
— Как на губе?!
— Сильно гоняют?
Я оглядел их счастливый, что снова нахожусь среди них, но марку не уронил — как ни крути, а теперь я уже не просто дух, а дух бывалый, сидевший на губе.
— Губа как губа, — похвастался я, — ничего особенного.
Щербанич-старший пихнул мне в бок что-то твердое:
— Держи. Твой автомат и подсумок.
Этот Афган не переставал меня удивлять! Как будто попал на другую планету, где жизнь течет по своим, особым законам. Будто не в родных Вооруженных Силах течет эта жизнь, а в некоем загадочном и недоступном простым смертным Эльдорадо: кормят от пуза, даже на губе, патроны и гранаты в парке валяются под ногами вперемешку с булыжником, автоматы раздают всем встречным и поперечным. В Союзе процедура выдачи оружия происходила несколько иначе: дежурный по роте под присмотром бдительного старшины, выдавая курсантом закрепленные за ними автоматы, записывал номер каждого в «книгу выдачи оружия» — прошнурованную, пронумерованную и скрепленную печатью части и подписью начальника штаба. Получая автомат, каждый курсант расписывался напротив своей фамилии в том, что он получил АК-74 именно того номера, который указан в книге. В роте сто восемьдесят курсантов в шести взводах и при них восемнадцать сержантов, которые тоже получают оружие. Понятно, что за пять минут все оружие не получат. Процедура растягивалась на час. Перед полевым выходом час получаем оружие, после полевого выхода час сдаем. Ошалевший дежурный, метался по оружейке и судорожно сверял номера на автоматах с записанными в книге прежде, чем потный и уставший курсант ставил его обратно в пирамиду. То и дело орал: «Куда прешь?!», «У тебя номер не сходится!», «А где четвертый магазин?», «Куда ты ставишь, идиот, я у тебя еще его не принял!». Крик, гам, мат, неразбериха. А тут, даже не я этот автомат получал, а мне его, как белому человеку и пострадавшему от шакальего произвола, товарищ принес. Дежурный по роте единственно, что сделал для контроля, так это вышел на крыльцо модуля, пересчитал стволы за правым плечом каждого сержанта и крикнул Вострикову:
— Пятьдесят четыре, товарищ капитан.
Востриков, красавец, даже усом не шевельнул в сторону дежурного: пятьдесят четыре — так пятьдесят четыре. Хоть сто пятьдесят четыре, хоть шестьсот шестьдесят шесть.
