Дежурный, поняв, что если будет мелькать на крыльце дальше, то может и нарваться, вернулся к тумбочке дневального, достал из нее книгу выдачи оружия (очень похожую на свою подружку в Союзе — прошнурованную, пронумерованную и скрепленную полковой печатью — только незаполненную, с девственно чистыми листами, будто в этой роте оружие не получал никто и никогда) и сделал запись о том, что сего дня двадцать седьмого октября месяца года от Рождества Христова одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого капитан Советской Армии Востриков получил из оружейной комнаты ремроты автоматов системы Калашникова модификации АК-74 ровно (цифрами и прописью) пятьдесят четыре штуки. Через минуту дежурный по роте забыл и про автоматы и про Вострикова, увлеченный жирной мухой, которая колотилась в стекло оружейки.
Строй застыл, ожидая дальнейших приказаний. Кончилась возня, смолкли шепотки. Сто восемь глаз преданно глядели на капитана. Возле капитана крутились два шакала: уже знакомый мне лейтенант Тутвасин, тот самый козёл, который меня вчера вечером сдал на губу, и долговязый, нескладный какой-то старлей с пушками на воротнике — артиллерист. Если Тутвасин покрутился, покрутился возле Вострикова и занял, наконец, свое место на правом фланге, как командир первого взвода карантина, то старлей никак не мог для себя решить: оставаться ему возле начальника или идти в середину строя, где и положено стоять командиру второго взвода. Он, наверное, решал бы эту дилемму дольше Буриданова осла, если бы Востриков не надломил бровь:
— Какого хрена тут шьешься, старший лейтенант? Встать в строй!
— Есть! — откозырял старлей и встал на место.
— Младший сержант Сёмин. — это Востриков обращался ко мне.
— Я! — гаркнул я из второй шеренги.
Единственным моим желанием сейчас было, чтобы Востриков забыл о моем существовании до конца карантина, а еще лучше — до самого дембеля.
— Пока вы вчера, товарищ младший сержант, с земляками пьянствовали, ваших товарищей распределяли по взводам. Вы — во втором взводе. Встаньте в свой взвод.
— Есть!
Радости моей не было предела: я залез в первый взвод по привычке строиться по ранжиру, а ростом меня Бог не обидел, и весьма горевал, опасаясь, что этот злобный козёл Тутвасин, будучи моим командиром взвода, пожалуй, устроит мне светлые денечки. А с нескладным старлеем, можно и ужиться. Тем более, что он артиллерист и дела пехотные ему должны быть до лампады. Я встал во второй взвод. Рядом с Щербаничами и разведчиками.
Насчет козла я, наверное, был все-таки неправ. Никакой Тутвасин не козёл: ростом не вышел. Даже до козла не дотягивает. Так… козлёнок. Малёк.
С детского сада есть у меня нехорошая манера: давать клички плохим людям. Причем, иногда так удачно получается, что новое погоняло намертво пристает к негодяю. Удивительное дело! В полку служил старший лейтенант Маликов. Был даже старший лейтенант Мальков, но Мальком весь батальон безошибочно звал Тутвасина.
И это не прибавило ему симпатии ко мне.
Тем временем Востриков повернулся к строю, критически оглядел нас и спросил:
— Товарищи сержанты, сейчас будет занятие по тактической подготовке с боевыми стрельбами. Кто из вас видит автомат первый раз в жизни?
Строй заржал. Шутка понравилась: до присяги три патрона стреляет даже стройбат, ну, а мы-то — козырные пацаны. Не только стрелять из автоматов, но даже и разбирать их уже умеем.
— Тогда так, орлы, — продолжил Востриков, — автоматы без команды с предохранителя не снимать, патрон в патронник не досылать. Увижу заряженный автомат — приклад об башку разобью. Вопросы?
— Никак нет! — дружно гаркнул строй.
— Вы, четверо, — Востриков показал на левофланговых, — быстренько из оружейки принесите два ящика патронов. Остальные — нале-ВО! Левое плечо вперед, шагом МАРШ!
Строй стал заворачивать мимо модуля к полковым воротам. Из мазанки КПП выполз дневальный, распахнул ворота с красными звездами. За воротами стояли два «Урала».
— По машинам! — скомандовал Востриков, когда вернулись четверо, посланные за патронами.
К нашему удивлению, на этот раз в кузове под тентом было чисто: чистые скамейки и выметенный пол кузова радовали глаз. Едва последний залез в кузов, как «Урал» тронулся.
Немедленно был откинут передний полог, и встречный ветер залетел под тент как в аэродинамическую трубу для того, чтобы вылететь через задний борт.
«Сытый желудок, хорошая компания. Что еще нужно для службы?», — размышлял я, не вслушиваясь в разговоры однопризывников, — «А для счастья?»
Вопрос был философской глубины и я об него споткнулся, не зная ответа. Для начала я решил, что не уверен насчет всего «Счастья», но сейчас неплохо было бы познакомиться с красотами Афгана и местными достопримечательностями.
«Урал» поехал вдоль каменного забора полка, обогнул парк и выехал на какую-то скверную дорогу, от тряски по которой выворачивались кишки. Мы еще не знали, что по афганским меркам — это проспект. Дороги бывают и хуже и гаже. А то и не существуют вовсе. За задним бортом открывался прекрасный вид на унылую безжизненную пустыню, которую мы пересекли вчера. Пустыня эта перетекала своими барханами на восемьдесят километров к северу от полка до самого Хайратона. Смотреть на нее не хотелось: от пустыни веяло какой-то скукой. Я встал к переднему борту. Тут пейзаж был немногим краше: прямо по курсу высились дикие горы и уходили вправо и влево до горизонта. Ни травинки, ни кустика на них тоже не было. Такая же пустыня, только поставленная вертикально. Километрах в трех от полка обнаружилось какое-то селение. «Урал» подъехал ближе, и можно было ясно разглядеть пять-шесть крохотных глинобитных домиков огороженных глиняной же стеной на манер крепости. «Урал» въехал в крепость, но пробыл там только несколько секунд — ровно столько, сколько потребовалось, чтобы въехать в одни ворота и выехать в другие. Но этого времени оказалось достаточно, чтобы разглядеть весь кишлак Глиняная стена, которую, судя по ее виду, возводили еще во времена Тимура, во многих местах обвалилась, а ворот было не двое, а четверо, так как кишлак располагался на перекрестке. Поперек нашей дороги шла другая, из желтого кирпича, стертого, выбитого и запорошенного песком: остатки Великого Шёлкового Пути или Старая Кундузская дорога. Века назад вела эта дорога из Кундуза в Хайратон, Мазари-Шариф, Шибирган и дальше, в Газни и Иран. Полторы-две тысячи лет назад стоял на этом месте шумный караван-сарай, который содержали евреи-рахдониты, и где купцы, шедшие навстречу друг другу из Европы и из Китая, находили отдых для себя и воду для верблюдов. Но много мутной воды унесла Амударья в пески Средней Азии за эти годы. Не стало ни купцов, ни рахдонитов, ни караван-сарая. Остались только верблюды и нищий никчемный кишлак Ханабад. Советские войска построили Новую Кундузскую дорогу из бетонки чуть севернее Ханабада, и само название кишлака — «Ханский Город» — в двадцатом веке звучало издевкой над блистательным и благополучным прошлым. Тоже мне — город! Шесть ветхих халуп, притулившихся к полуразрушенному глиняному забору.
Я сел обратно на скамейку и просидел так до самого полигона. «Урал», то и дело потряхивая нас на колдобинах, забирал все выше и выше в гору. Наконец он остановился, укатав нас с непривычки до тошноты. Проехали мы никак не больше десяти-двенадцати километров.
— К машине! — Востриков подал команду.
Пассажиры обоих «Уралов» попрыгали на землю.
— Становись!
Мы построились повзводно, и я занял свое законное место во втором взводе, подальше от злобного гаденыша-Малька.
— Внимание, товарищи сержанты, — обратился к нам Востриков, — сейчас мы немного поиграем в войну. Занятие по тактической подготовке с первым взводом проводит лейтенант Тутвасин.
— Есть! — с готовностью отозвался Малёк.
— Со вторым взводом… — Востриков оглянулся на неуклюжего старлея, — Вы что оканчивали, товарищ старший лейтенант?
— Артиллерийское командное, — развел руками старлей.
— А в каких частях в Союзе службу проходили?
