— Кто это? — бандит посмотрел на меня исподлобья.
— Мой друг, Коль, я же тебе говорю. Мой ближайший друг.
— Ему что, тоже тачка нужна?
— Да нет. Он в курсе дела и разбирается в машинах.
— Не нравится он мне.
— Коль, ты что? Брось валять дурака! Ленька мне, как брат, пойми ты это, — и обращаясь ко мне, — Леньк, такое дело, черт подери! Пока машину найти не удается. Коля говорит, задаток надо увеличить. Что ты скажешь?
Когда Коля уехал, Коваль сообщил, что бандит предложил «другую тачку, угнанную» и спросил меня «брать или не брать?». Я, разумеется, отговорил друга. К счастью, через неделю Союз писателей выдал Ковалю новую машину.
Богатей Коваль никогда не знал, что такое полное безденежье. Помню, пропыхтел:
— Я крепко сел на мель. Прям не знаю, как дальше жить. Денег ни хрена нет… Ну, тысяча-то долларов на книжке есть. Но это неприкосновенный запас, сам понимаешь.
Я, разумеется, не понимал. И Сергиенко, и Мазнин не понимали. Уж если мы говорили «денег нет», значит не было пятака на метро.
В чем в чем, а в жадности Коваля никак не обвинишь, и вдруг, надо же, отдает мне старый холодильник (себе после женитьбы купил новый) и бурчит:
— Ну ты мне за него подкинь немного деньжат. На переезд к Наталье.
И что на него нашло?! Он, истукан, должен был мне заплатить, что я избавил его от рухляди, да тащил этот гроб, черт знает, с какого этажа. Хорошо, мой брат помог. А у Коваля, неженки, видите ли, разболелись руки. Потом я подарил этот чертов холодильник соседу по участку, тот из всего извлекал «ценности» (из холодильников электромоторы).
Кстати, за несколько лет до этого «специалист по сказкам» Ватагин позвонил мне:
— У тебя ведь полупустая квартира? Возьми мебель у моей знакомой. Она купила новую, а старую отдаст бесплатно.
Я поймал мини-грузовик и, за приличные для меня деньги, перевез шкаф и тахту в свою квартиру. И то, и другое вскоре пришлось отнести на помойку: шкаф оказался слишком громоздким, а тахта невероятно скрипела (была попросту бракованной). Но сразу же, после этого подарка, Ватагин тихо сказал мне:
— Ну, ты все же заплати моей знакомой рублей пятьдесят, ей же надо привозить новую мебель…
В общем, мебель обошлась мне в копеечку.
— В каждом еврее рано или поздно проявляется жидовство, кровь срабатывает, — сказал сосед, помогавший мне выкидывать мебель.
Сосед, конечно, хватанул через край. Например, тот же Ватагин всегда охотно всем дает деньги в долг (правда, делает это слишком серьезно, его щедрость какая-то торжественная — от этого тот, кто у него занимает, испытывает неловкость, несоразмерную своей просьбе); на дни рождения друзей Ватагин притаскивает два торта (его так и зовут «наш кондитер») и непременно дорогой подарок, и, будучи самым старым в нашей компании, первым произносит тост (правда, удручающе мелковатый для писателя):
— Поздравляю! Желаю здоровья, долгих лет жизни, успехов в творчестве! (после этих избитых слов, выступают речистые Яхнин, Мазнин, Кушак и выдают такие роскошные монологи, после которых маленький Ватагин становится совсем крохотным).
Такой чудак, этот сказочник. (Некоторые считают, что тосты — вопрос вдохновения, но, думается, не только его). Во время «перестройки», развивая свою коммерческую жилку, Ватагин занялся бизнесом, стал покупать и продавать недвижимость (квартиры), и одновременно умудрился пересказать десять томов сказок народов России. И как все успел? Вот проворный старикашка! Но я далеко ушел от Коваля.
Человек мощных эмоций, Коваль, если уж грустил, то и собеседнику становилось не по себе. Например, когда вспоминал мать («…посмотрел ее фотографии, поплакал малость»), или когда из Москвы уезжала красавица немка Беата, которая немало сделала, чтобы Коваля печатали в Германии, и очень хотела выйти за него замуж (на что наш герой бурчал: «Наталью бросить никак не могу»), когда умер только что родившийся первый сын («может, оттого что выпиваю, может еще от чего» — вздыхал мой друг).
Коваль никогда не ухаживал за женщинами, они, милашки, сами бросались ему на шею. Это он, глупец, свидетельствовал и в прозе («Храм на воде», Клара в «Лодке»). Всех известных женщин, с которыми Коваль имел романы, он запечатлел на огромном деревянном столбе (вырезал их лики); неизвестных, но личностей, увековечил в стихах и прозе), остальных «задокументировал» в устных «сексуальных рассказах».
Он «романился» даже с моими ученицами, малолетками из изостудии и, что особое злодейство — с женами друзей. Мне совершенно наплевать, кто с кем спит, но где честь, совесть, чувство вины? Я говорил ему, негодяю:
— Ты разрушитель семейного счастья, тебе жариться на сковородке, в Аду. Тебе что, свободных баб мало?
А он строил невинные глазки:
— Ну что я виноват, едрена вошь?! Бабы сами лезут, поверь мне. Не могу отказать. Надо же их утешить.
Как-то, в перерыве между браками, Коваль увел у Успенского одну девицу. Успенский расплакался и вызвал Коваля — не на дуэль, конечно, — на разговор. Тот сдрейфил и пришел не один, взял с собой В. Ускова и Н. Силиса. Перед такой свитой уже сдрейфил Успенский и простил «негодяя».
Случалось, на день рождения Коваля, кроме друзей и жены, собирались и все его секретарши любовницы и случайные обожательницы — тогда празднество выглядело несколько странно, точнее — постыдно, хотя сам Коваль держался великолепно, без всякого смущения. Да какое там смущение! Он и не знал, что это такое, он всегда держался свободно. Временами, распираемый собственным величием, даже чересчур свободно. Он, себялюбец, вообще был не прочь, чтобы все женщины принадлежали ему, все участвовали в его жизни, и чтобы на его день рожденья их собиралось не меньше, чем на первомайскую демонстрацию (впрочем, Бунин с Булгаковым и вовсе жили с двумя женщинами одновременно в одном доме, и не только они). Накануне своего дня рождения Коваль давал нам с Сергиенко вычурные темы для письменных поздравлений: «Фиолетовые утопленники», «Блуждающие кости».
Как-то мой друг увидел симпатичную девицу с Яхниным и вполне серьезно заявил мне:
— Как хочешь, но я отобью ее у него.
Но не дай бог, его приятельница заинтересуется кем-то другим! Ревновал до чертиков. Однажды его секретарша Ирина в ресторане ЦДЛ брала интервью у Пьецуха (она работала в каком-то журнале). Коваль заранее меня об этом оповестил и назначил встречу в Пестром. Как только «потенциальные любовники» уселись в ресторане, мой друг не поленился, потащил и меня туда же.
— Сяду так, чтобы их видеть, — объявил. — В случае чего, ты меня сюда приволок, понял?
Весь вечер он то с цепенящим вниманием следил за «парочкой», то дергался и ужасно нервничал:
— …Ишь, как смотрит на него! Кадрится! А он, гад, явно кадрит ее! Знает, что со мной ему не потягаться, но лезет!
— Брось! Чепуха! Не накручивай себя, — говорил я, но где там! Если ему что мерещится, не переубедишь.
В другой раз я разговорился с его другой секретаршей Еленой.
— Ее тебе не отдам! — сурово предупредил мой друг.
— Ты что, спятил? По себе всех меришь? — попытался я поставить его мозги на место.
— Я все вижу, меня не проведешь!
— Ты как Сталин. Тот тоже говорил Берии: «Жукова тебе не отдам!».
Коваль, старая чурка, засмеялся и успокоился.
Однажды приезжает с Нерли, звонит:
— Каких баб за этот месяц имел?
— Да никаких, — отвечаю. — Сейчас не до них, я уж и забыл, как у них все выглядит.
