Мой друг рассмеялся и тут же переключился на свою «вдрызг больную» мать. Лет тридцать он сообщал, что его мать еле ходит. За это время многие из нас похоронили не только матерей, но и сестер и братьев, а мать Яхнина прожила почти девяносто лет. Однажды, когда ей было под восемьдесят, она попросила меня отвезти ее в поликлинику (оказалось, надо только перейти улицу). Я «перевез» ее на своем драндулете сто метров, и она сразу без очереди в регистратуре:
— Ой, милые, еле стою.
На обратном пути она стала ругать вторую жену Яхнина и нахваливать первую и, совершенно забыв, что «еле передвигает ноги», довольно резво влетела по лестнице на третий этаж, я с трудом за ней поспевал.
Со слов Яхнина я знаю, что и его отец был вдрызг больной.
— Отец в свое время занимал приличную руководящую должность, но его никогда не покидало чувство страха, — говорил Яхнин. — Они с матерю всегда говорили шепотом. До сих пор, что ни скажу, прикладывают палец к губам и кивают то на телефон, то на соседей… Они вдрызг больные. На нервной почве у отца отнялась одна нога, мать почти не видит… Ходят по поликлиникам, поддерживая друг друга… А вот тетка сильная личность. Десять лет провела в лагерях, но не сломалась. Заезжает к отцу с матерью, приободряет…
Справедливости ради отмечу: когда у самого Яхнина заболело сердце и я навестил его в больнице, он держался стойко, и когда выписался, курить не бросил (бросил только в шестьдесят шесть лет). И, несмотря на то, что ему нельзя поднимать тяжести, помогал нам перевозить Воробьева на новую квартиру — добросовестно таскал связки книг.
Кроме жалоб на болезни, Яхнин может часами рассказывать о своей личной жизни, о том, что написал и где его напечатали, и никогда не спросит: «Как ты-то?».
Яхнина отличают деловитость, настойчивость, он всеяден, берется за любую литературную работу, ему все равно, что делать, лишь бы платили деньги; он так и говорит: «Что надо, то и сделаю». И делает; ловко, все, что ни закажут. Без души, но гладко, как ремесленник. С равным успехом он мог бы работать директором какой-нибудь фабрики; и возможно, если б предложили торговать картошкой за бешеные деньги, не задумываясь забросил бы литературу. Как-то мне сказал:
— Я могу работать кем угодно, кем заставят обстоятельства.
А позднее признался:
— Я делаю халтуру. Делаю честно, но меня интересуют деньги.
Мне нравится его способность к выживанию, но невольно думаешь — может он просто не угадал свое призвание; повторяю, по большому счету, литература для него — возможность зарабатывать деньги, и вообще жизненный успех сводится к материальным ценностям. Он никогда не говорит о нравственной идее, эстетических принципах, не испытывает радость от сделанной работы, если она не напечатана и за нее не получен гонорар.
Яхнин оккупировал все издательства (в них заходит, как в собственную квартиру, чуть ли не открывая двери ногой); он пишет пьесы, сценарии, стихи, прозу, песни, статьи, рецензии, выпускает пластинки с песнями на свои стихи, переводит со всех языков (не зная толком ни одного), что ни назовешь — он уже переводит, и, конечно, делает адаптации, на которых давно набил руку. Например, из «Фауста» — двадцать страниц для детей, и со стихов на прозу(!). Автор, наверняка, перевернулся в гробу.
Делая имитации, Яхнин нашмалял сотню книг, перелопатил такие вещи, как «Алиса», «Тартарен», «Уленшпигель», «Мюнхаузен»… Даже замахнулся на Библию для детей, и нет никакого сомнения сделает, и неплохо, с точки зрения компиляторства — не творчества, а сноровки. Если копнуть его писанину поглубже, то сразу заметно — наш герой пытается поднять неподъемный для него вес. В этом он напоминает некоторых юмористов из клуба «Веселых и находчивых» (типа Жванецкого, Измайлова, Вишневского, Задорного) — эти остряки неплохи в компании как массовики-затейники, но беспомощны на листе бумаги, что и понятно — в компании собеседники и, если уже есть настрой на веселье, многое кажется смешным (все дело в моменте — ты уже раздулся и чуть уколи — лопаешься), но попробуй рассмешить читателя без всякого настроя. Эта задача не всем по силам.
Ну, а чисто авторские вещи Яхнина рыхлые, сырые, без огонька — всего лишь случайные эпизодики — какая-то мельтешня. Однажды накатал роман на десять листов — опять тьма разрозненных кусков, умильных картинок «от фонаря» (и как не видит, ведь, вроде, со вкусом у него все в порядке и, как рассказчик в застолье многим даст фору?). В общем, уверен — серьезные вещи (рассказ, повесть, не говоря уж о романе) — не для Яхнина, его ниша — акварельные зарисовки, подтекстовки, но в основном, конечно, адаптации — на них он собаку съел.
Из своих средних литературных способностей Яхнин выжал максимум, даже забрался на олимп и теперь сверху поучает коллег по перу (в частности Тарловского). Все благодаря тому, что Яхнин так подает свои сочинения, что и впрямь кажется — перед нами шедевр. Как известно, большинство теперешних редакторов не очень-то сведущи в литературе и, естественно, авторитет Яхнина в издательствах довольно высок (молодым авторам эти редакторы говорят: «Он у нас ведущий, старайтесь делать, как он»).
Самое нелепое, Яхнин и сам убежден в своем высоком мастерстве; как-то отчитал Тарловского, который тоже делает адаптации:
— Марк, ты испохабил Марка Твена (тот пересказал «Принц и Нищий»). Пойми, пересказчик это умелец, который из большого яйца делает перепелиное!
На самом деле Тарловский относится к работе добросовестней и все делает на порядок лучше Яхнина (просто не может делать плохо; как он говорит: «мне самому должно нравится то, что делаю, в моих строчках должно быть какое-то тепло»). Приходько успокоил Тарловского:
— Ну что Леня? Он милый мальчик, но он же архитектор. Его опусы не заслуживают серьезного внимания.
В издательствах Яхнин требует больших тиражей, твердых обложек, крупных гонораров — такой у него подход, такое обрамление своих литературных трудов. По словам Ишкова, который с Яхниным работал в издательстве «Армада», у нашего героя один принцип — «нет разговора без договора», и что «весь смысл его жизни в деньгах», и сам Ишков приветствует подобную меркантильность.
Редакторши издательства «Малыш» мне не раз жаловались:
— Твой друг прилип, как банный лист, приезжает каждый день, у всех уже сидит в печенках; директор говорит: «Да заключите вы с ним договор, чтоб только оставил нас в покое. Замучил меня».
А уж художников Яхнин донимает — страшно смотреть — в каждый рисунок «вносит коррективы», ведь считает себя профессионалом (два-три беспомощных рисунка красуется на его стенах). Как-то говорит с притворным безразличием:
— Меня пригласили на телевидение вести передачу. Отказывался два месяца, все же уговорили.
Позднее приятельница В. Дагурова, редактор телевидения, нам сказала:
— Яхнин нас достал. Целый год добивался передачи. И куда лезет на экран?! С его-то нервным тиком?! (он частенько дергается и гримасничает, словно ему под рубашку залез жук). Не знаю ни одного мужчину, ни одной женщины, которые хорошо отозвались бы о вашем Яхнине. Страшный зануда.
Такой получился номер с телевидением. Над этим посмеялись бы в племени дикарей, не то что в ЦДЛ.
В другой раз Яхнин сообщает нам с Ковалем:
— Перевел «Алису в стране чудес», — и дальше хвастается, какие стихи там настряпал.
— Ну не лучше Бори (Заходера) ты сделал, — взревел Коваль.
— Лучше! — не моргнув возвестил Яхнин
Позднее Тарловский сказал:
— В его Алисе сплошные полоумные фразочки. Это все равно, что в торт воткнуть гвоздь.
Яхнин работает много и быстро; за день может написать штук пять коротких сказок, за три дня переводит книжку (по подстрочникам), за пару-тройку недель — роман; понятно, при такой скорости его уровень письма высоким не назовешь.
Конечно, дело не в скорости. Достоевский говорил: «Все великое делается экспромтом». У них, у гениев, наверно так и есть. Пушкин «Графа Нулина» написал за одну ночь. И Гершвин «Голубую рапсодию» сочинял не дольше. Лавренев за тридцать часов написал «Сорок первый». Чехов говорил, что каждый рассказ пишет не больше одного дня. С другой стороны, Иванов двадцать лет писал «Явление Христа
