народу», и Толстой двенадцать раз переписывал «Войну и мир» — какой уж тут экспромт! Ну, то есть, у каждого своя творческая скорость, свои затраты.
Долгое время я думал: если Яхнин сбавит обороты, умерит страсть к деньгам, из-под его пера потекут отличные вещи, и свои, нестандартные, с интересной фактурой, но недавно понял — не потекут. Он, дуралей, давно встал на путь заколачивания денег; он как заяц, который бежит меж лучей от фар и не может прыгнуть в сторону; хотя наверняка уже накопил чемодан деньжат… Однажды этот финансовый бог вполне серьезно выдал лозунг:
— Чем больше денег, тем дольше живешь.
Очевидно имел в виду калорийное питание, здоровый отдых и прочее. Такая самоцель. Он, грамотей, не понимает, что «деньги — это дорога в ад», как сказал вождь полинезийцев. Повторяю, удел Яхнина быть мастеровитым обработчиком чужих материалов, так уж он скроен. Это не так уж и плохо, если вдуматься, даже почетно — вон японцы, берут у наших умельцев самоделки и делают из них шедевры, а то и американские разработки доводят до совершенства, да еще делают их компактней, ведь они, как никто, ценят пространство.
Некоторые писания Яхнина — образец откровенной халтуры (не грубой графомании, а подделки первого сорта). Собственно, Яхнин и сам как-то признался, что на работу в «Армаде» смотрит, как на поденщину:
— Мне звонит редакторша: «Вы там имена перепутали. Вначале одно имя, потом другое». А я ей: «Ну исправьте», хе-хе… У них лежит штук пять моих переводных книжек. И детских, и по философии. Главный редактор говорит: «Больше не приносите». А я думаю, надо сделать задел, пока они не рухнули.
Такая предусмотрительность, такие коммерческие соображения, так он подстраховывает себя, делает запасы.
Ну, а гонорары Яхнин выбивает жестко, с мощной энергией, если задерживают — багровеет:
— Свою зарплату получать не забывает?! Со мной нельзя так разговаривать! (он, самолюбивый, считает себя лучшим сказочником, живым классиком).
Яхнин находчивый, оборотистый — своего не упустит, и что плохо лежит, подберет. Как-то при нем Дмитрюк говорит мне:
— Дядь Лень, специально тебе приберег сюжетик, — и рассказывает о стороже кладбища.
Пока я раскачивался, Яхнин издал в «Детгизе» книжку, где использовал рассказ Дмитрюка.
Наша общая приятельница Элла, после того, как сделала вместе с Яхниным книгу, сказала мне:
— Я все перевела, а он даже не упомянул мою фамилию. Слов не подберу! Вот что значит еврей…
Деньги Яхнин носит в кошельке, и достает их трясущейся рукой; он не обмывает свои книги, не отмечает свои дни рождения (хотя чужие не пропускает), и даже зажал шестидесятилетний юбилей. Правда, он и не скрывает свою скупость, честно признавался мне:
— Я жадный.
Такая откровенность, конечно, похвальна, но он, старый дурень, не догадывается, какую память оставит о себе, когда окочурится, распрощается с жизнью. Это ему, умнику хренову, не приходит в голову, это для него непосильная интеллектуальная задача. Дожил до седых волос, но так ни черта и не понял, или совсем растерял остатки разума.
Со стороны прижимистость Яхнина смешна. Он не поленился — снял в квартире радиоточку, чтобы не платить лишние тридцать копеек и без всякого стыда сообщил мне об этом. Он покупает яблоки на киевском рынке («там дешевле» — и не лень ему катить на другой конец Москвы? А мне говорит: «Надо каждый день съедать по яблочку»), курит короткую «Приму» — «так выгодней»). Скряга, куркуль, крохобор, черт бы его побрал! За свою жизнь он ни разу не отгрохал женщине букет цветов — в лучшем случае пару мелких цветочков (какой-нибудь «куриной слепоты»); не пришел к друзьям с бутылкой — всегда с каким-то пузырьком меньше четвертушки («вот, достал спиртяшки у знакомых»); ни разу не купил блюдо бутербродов — если что и притащит с собой, то какой-нибудь «паштетик», размером с пачку сигарет. Это самое большее на что он, жмот, способен. Так и мельтешит, старый хрен, «довел инстинкт самосохранения до абсолюта», — по выражению Шульжика.
Мазнин и Кушак могли просадить весь гонорар, Яхнин в день выплаты в ЦДЛ не появляется. Кстати, Козлов пошел еще дальше Яхнина — подвозит друзей на своей машине и берет с них деньги «на бензин». Ну, Козлов ладно, он слегка тронутый и мне не друг — только приятель, но Яхнин-то один из ближайших! Неужели он, идиот, не понимает, как омерзительна его пламенная страсть к деньгам. Повторяю, какой он после этого умник?! Ведь ясно — ум человека прежде всего в умении смотреть на себя со стороны, да желательно объективно.
Ну вот, отколошматил Яхнина и стало полегче. Что еще сказать о нем, старикашке? Вот вспомнил. Когда меня перестали печатать в детских издательствах, он поступил по-дружески — выступил в «Малыше», сказал обо мне добрые слова, настроил И. Токмакову на благосклонный лад и та выдавила:
— Да, Сергеева надо печатать.
Как-то бывшая жена Кушака кобылица Дюймовочка презрительно фыркнула мне в лицо:
— …А что ты написал? Ничего стоящего!
— А «Утренние трамваи»?! — набросился на нее Яхнин.
— Ну, подумаешь! Всего одну книжку!
— А этого мало? — вскричал Яхнин, и я понял — нанесенное мне оскорбление он воспринял, как настоящий друг, точно плюнули ему в душу. Он защищал меня и от других нападок — дальше, может, вспомню; защищал не раз и не два, и это ему, несомненно, на небе зачтется.
Из всей нашей писательской братии Яхнин больше всех уважает Успенского и Коваля. Однажды выпивали с Ковалем и тот, как всегда, вначале отпустил в мой адрес дежурное:
— Ленька пишет, как я.
Потом похлопал и Яхнина:
— А ты пишешь сердцем.
Яхнин весь зарделся:
— Спасибо, Юр! (для него эта похвала значила много).
А между тем Коваль, старый филин, лицемерил — он никогда не читал Яхнина больше одной строчки; «не могу читать, очки слабоватые», — выпячивал губы и подмигивал мне.
Со слов Яхнина я знаю — он был отличным баскетболистом, первоклассным бегуном, отменным пловцом (плавает он, действительно, здорово); наверняка у него были и другие спортивные достижения, хотя, сейчас, глядя на его бесформенную фигуру, в это трудно поверить — сейчас он попросту развалина. Впрочем, для молодых людей все мы теперь — жалкое зрелище; они не могут представить нас подтянутыми, с крепкими мышцами, горящими глазами; им кажется, что мы никогда и не были молодыми. Обидно до чертиков, ведь мы отлично помним себя в среднем возрасте, когда ничего не болело и мы не знали, что такое усталость, когда делали «стойки» на каждую симпатичную женщину, и они не оставляли нас без внимания. Не оставляли, и еще как! В те годы, несмотря на неустроенность и всякие передряги, в нас кипела жажда жизни и будущее представлялось вечно цветущим садом. Да что там говорить! Вернусь к Яхнину.
Чуть ли не в сорок лет Яхнин стал собирать издательские договора для пенсии — умора! При этом вечно жалуется на безденежье, но я-то думаю, имеет пару сберкнижек, на которых лежат немалые суммы. Бывает, начнет хныкать:
— Не знаю, как дожить до гонорара.
А я ему сразу:
— Сними с книжки!
— Там уже ничего нет.
— Сними с другой! Не жмись!
В ответ этот шельмец только хихикает:
— Все мы нищие, хе-хе.
А потом забудется и сообщает, что на книжной ярмарке от «Армады» у него десять(!) книг. И сразу ясно — за них он получил кругленькую сумму, то есть, стремительно разбогател. Я долго наивно ждал, что однажды Яхнин соберет друзей, закатит щедрую пьянку, каждому из нас отгрохает по дорогому подарку
