индеец был уже в дверях: — Возьми с собой двоих на подмогу. И вот эту фляжку.
Вот почему свет зари осветил Рольфа, лежащего на носилках, которые несли Куонеб и двое его помощников. Впереди бежал Скукум, поглядывая по сторонам. Уж теперь опасность угодить в засаду им не угрожала!
85. Госпиталь, пленные и родной дом
На соседних фермах нетрудно было бы найти какую-нибудь повозку, но дорога была вся в ухабах, и, сменяя друг друга, трое донесли раненого до озера, где оставили быстроходное каноэ. Через два часа Рольф был уже в платсбергском госпитале. На ногу сразу наложили лубки, раны промыли и перевязали. Его вымыли, согрели, накормили, и к полудню он уже чувствовал себя много лучше.
В палату зашёл генерал, сел возле Рольфа и некоторое время разговаривал с ним. От его похвал юноша даже забыл про боль. Заглянул к ним и Макдона, ободряя тяжелораненых, и многие в его присутствии почувствовали, что смерть отступает от их постелей.
Лишь много позже Рольф понял, что именно это называется «вдохнуть в человека волю к жизни».
Все в городе были убеждены, что война окончена, что одержана решительная победа.
Три недели в постели — огромный срок для любого юноши, а тем более для привыкшего к жизни в лесах. Впрочем, на отсутствие развлечений в палате пожаловаться было нельзя. Почтенные дамы приходили читать им и беседовали с ними. Приходили известия с театра военных действий. На море одерживались новые победы. Его навещали друзья — шутник Сеймур, молчальник Фиск и Макгассин, чья речь была полна суховатого юмора. Эти часы пролетали незаметно.
Посетители приходили и уходили, но двое почти неотлучно дежурили у постели Рольфа — высокий, стройный индеец и его четвероногая, остроухая, золотистая тень, задиристая дворняжка, огрызавшаяся на всех чужих и бдительно оборонявшая отвоёванную у всего мира территорию, простирающуюся под краями госпитальной кровати и ограниченную её четырьмя ножками.
На ночь Куонеб стелил себе одеяло на полу рядом, а днём ухаживал за раненым и, главное, всеми хитростями заставлял его есть как можно больше.
Гарнизонная служба теперь не занимала много времени, и Куонеб уходил в леса стрелять рябчиков. Скукум оказывал ему самую деятельную помощь, выслеживая птиц и облаивая их под деревом, пока индеец тихонько подкрадывался с луком и деревянными стрелами и набивал доверху охотничью сумку. Так что раненому было чем поддерживать силы.
Впрочем, Рольф выздоравливал быстро и спустя неделю уже хорошо ел, хорошо спал и крепнул не по дням, а по часам.
Принимал он участие и в разговорах соседей по палате, выслушивая воспоминания об отцовских домах среди гор Вермонта, о родных очагах у далёких озёр и речек, о белокурых детишках, ждущих возвращения с войны отца или брата. К мужьям приезжали жёны, к сыновьям — матери и увозили их, чтобы выхаживать дома. А мысли Рольфа всё чаще и чаще обращались к бедной ферме на берегу озера Джордж.
Через две недели он уже начал вставать с постели, а через три — тихонько ковылял по городу в солнечную погоду.
Ходил он и поглядеть на пленных, которых держали под сильным караулом, чтобы использовать их как заложников или для обмена.
Когда Рольф пришёл во второй раз, его окликнул по-французски знакомый голос:
— Никак Рольф! Comment са va?[18]
И, не зная, радоваться или горестно сочувствовать, он поздоровался с Франсуа Лаколем.
— Ты же поможешь мне удрать, а, Рольф? — прошептал коротышка француз и подмигнул. — Меня на Ришелье ждут семеро малюток. У них даже муки нет, и они думают, что их отец пал на поле боя.
— Франсуа, я постараюсь, — ответил Рольф прерывающимся голосом, представив себе этих полусирот.
Вспомнил он и мушкетную пулю, просвистевшую в стороне от него.
Он посоветовался с Макгассином, рассказал ему о том, что произошло у лесопильни. Вермонтец пошёл к генералу Макомбу и поведал ему такую трогательную историю, сопроводив её такой настоятельной просьбой, что шесть часов спустя Франсуа Лаколь, дав честное слово не брать в руки оружия до конца войны, уже шёл по тракту в Канаду, снабжённый пропуском с подписью Макомба.
Рольф узнал среди пленных и ещё одного, самого пожилого, с лиловато-сизым лицом и обвислыми щеками, с седыми усами и бородой. Но Майк Киттеринг не узнал Рольфа. В начале войны он бежал из тюрьмы и поступил во вражескую армию. Рольф ужаснулся, увидев, в какую развалину превратился его дядя. Помочь ему он не мог: ведь тогда выяснилось бы, что он беглый арестант и предатель. А потому он просто сказал сочувственно, что такого старика следовало бы устроить поудобнее, и снабдил его большим запасом табака. В душе он простил дядю, но решил, что им лучше не встречаться. Больше они никогда не виделись.
После решающего сражения почти всех ополченцев распустили по домам. Остались лишь некоторые разведчики да гарнизон. Каждый день кто-нибудь весело прощался с остающимися — люди, у которых был дом, возвращались домой. И однажды Рольф приковылял в штаб.
— Генерал, могу я получить отпуск, чтобы съездить… — Он запнулся. — Чтобы съездить домой?
— А я и не знал, что у вас есть дом, Киттеринг. Конечно, я дам вам месячный отпуск и распоряжусь, чтобы вы получили всё причитающееся вам жалованье.
…На озере Шамплейн господствуют два ветра: полгода дует северный ветер, изредка меняясь, и полгода — южный.
На следующее же утро по озеру, подгоняемое северным ветром, понеслось каноэ из берёзовой коры — Рольф полулежал в середине, Куонеб сидел на корме, Скукум — на носу.
Два дня спустя они были в Тайкондероге, нашли помощника, чтобы волоком перебраться на озеро Джордж, и вечером на третий день Куонеб, обвязав шею Скукума верёвкой, причалил к пристани Хендрика Ван Трампера.
Они открыли дверь кухни. В очаге весело пылали поленья, бурлила, распространяя аппетитный запах, похлёбка в кастрюле. Семья садилась ужинать.
«А я и не знал, что у вас есть дом…» — сказал генерал. Посмотрел бы он сейчас, какой приём был оказан вернувшемуся с войны хромающему разведчику! Да, у Рольфа был дом! И, опьянённый этой уверенностью, он перецеловал их всех, даже Аннету, чьи щёки алели, а глаза сияли. Впрочем, ему пришлось за это поплатиться: несколько дней потом она застенчиво и высокомерно его избегала.
Старый Хендрик просто захлёбывался от радости:
— Ах, я хочу смеяйться! Это хорошо! Где этот чёртов пёс? Нет, снимайт верёвка! Нынче праздник, и он получайт свою курица!
— Марта, — сказал Рольф, — вы же велели мне приехать к вам, если меня ранят. Вот я и приехал и прихватил полную лодку кое-чего на случай, если не смогу отработать свою долю на ферме.
— Сынок, не надо было ничего привозийт. Мы все тебя тут любийт, ты это знайт! Ты приезжайт, и я всё больше рада, а Аннета… она плакайт, когда ты уходийт на война.
— И вовсе нет, мама! Это вы с маленьким Хендриком плакали! — возразила Аннета, отворачивая запылавшее лицо.
На холмах царил октябрь, и деревья оделись в золото, пылали багрянцем, алые и оранжевые стояли дубы и берёзы. По голубизне неба над ними плыли белые облака, а прозрачная вода озера переливалась синевой.
Сколько раз Куонеб повторял: «Когда я уйду в Край Счастливой Охоты, пусть там всегда будет месяц Опадающих Листьев, потому что это лучшее время в году!»
Но этот прекрасный месяц солнечной погоды и пламенеющих лесов таил одну угрозу. Если уронить раскалённый уголь на сухую листву, стоит ли потом удивляться, что огненная стихия оголит холмы?
