Сейчас много говорят о необходимости манифестального начала в литературе. Проснулась жажда сильной, во весь голос заявки, манифеста, мощной оригинальной позиции. Критик Валерия Пустовая “манифестом новой жизни” назвала однажды повесть Сергея Шаргунова “Ура!”, впервые напечатанную “Новым миром” (2002, № 6) (Валерия Пустовая. Манифест новой жизни / Пролог. Молодая литература России. Выпуск третий. М., 2004). А сам Сергей Шаргунов в 2003 году, на открытии Третьего форума молодых писателей в Липках, призывал к смелости, к ярости, к здоровому индивидуализму, не бояться конкурировать, утереть нос. Да и вообще он неустанно пропагандирует силу, напор, волю к переустройству мира (современный вариант “Бури и натиска”). Этот мир в своей повести он переустраивает, кромсая его и кроя.
“Личность, милостивый государь, — вот главное; человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится”, — обронил в споре тургеневский Павел Петрович Кирсанов. Если не под этим лозунгом, то и с ним тоже вот уже два столетия развивается русская литература. Многие авторы разными путями пытались подойти к самому сокровенному, что есть на этом свете, — личности человека, душе, приподнимающей его над всем прочим тварным миром.
Личность должна быть крепка, как кирзовый сапог, — добавляет Сергей Шаргунов.
Но что это за крепость и что это за “сапог”?
В “молодой” литературе автор часто как бы отождествляет себя с героем. Так и в повести Сергея Шаргунова. Здесь оба они — и автор, и герой — обладают одинаковыми именами, одинаковыми фамилиями. Отделять героя от автора здесь и в самом деле нет особой необходимости. Сергей Шаргунов — автор, Сергей Шаргунов — герой повести “Ура!”, Сергей Шаргунов — сквозной сюжет повести. Это триединство задает структуру дневника молодого человека с развернутыми в заметки впечатлениями, с глобальными мыслями — печатями освоения мира. Вот маршрут, который прочерчивает автор для читателя. Цель автора — манифестация себя. Ситуация, как она видится и припоминается Шаргуновым. Мир, фокусом которого является он сам. Мир, нарождающийся из пепла мира прежнего, архитектон которого — молодой человек Сережа Шаргунов. Ты — это рекламный щит у оживленной автострады, твое имя, фамилия — зазывный слоган. Проблемы, так или иначе поднятые в повести, искусственны, они лишь декорации, не имеющие самостоятельного значения и служащие особым фоном, на котором проявляется со всех сторон, высвечивается, как рекламный щит, главная тема, главный предмет повести — Сергей Шаргунов. Судьба Шаргунова — судьба этого мира. Каждый день как первый и последний. Наверное, именно поэтому нет для героя ничего противоестественного. Поэтому можно подражать другу, который в метро принародно справляет нужду, выдавливает из себя по капле. Если хочется. Личность, порывающая отношения с социумом, отринула традиционную систему ценностей, культурную память, которая у нее остается на подозрении, как инстанция, устанавливающая эти самые скрепы, лишая свободы безграничного самовыражения. Реальность нелегитимна, ее нужно отменить — и соорудить вместо нее потемкинскую деревню, всецело отвечающую моим требованиям.
Дневник раскрывает логику постижения мира поколением, момент вступления которого в жизнь пришелся на смутное “время распада империи”. Героя, по его словам, изнасиловала жизнь. Шаргунов изображает погружение в ставшую обыденной пучину порока, приобщается к греху во всех или почти во всех его проявлениях, после призыва-вопроса “Не хотите поразвлечься?”, прозвучавшего в телефонной трубке.
Молодой человек — плоть от плоти того мира, того общества, в котором он пребывает и которое он старательно, со знанием дела ненавидит. Растлевающая зараза уже давно, практически — с рождения дымом проникла в него, он сам — источник этой заразы. Это подтверждают его суицидальные фантазии и финал повести, где он погибает от выстрела китайского снайпера. Быть может, и мир стал лжив и фальшив именно потому, что таковым является он — Сергей Шаргунов.
Но вот вслед за историями про наркоманов и ментов, главой “Пидоры” тянутся главки-лозунги, названия которых говорят сами за себя: “Выплюнь пиво, сломай сигарету!”, “Утро — гантели — пробежка!!!”. Далее — “Мой положительный герой”, с формулированием программных тезисов: “я проникся красотой положительного”, “моя правда простая и поверхностная”, “люблю нормальное”. Герою, как спасательный круг, нужны простые чувства, искренние человеческие взаимоотношения, обыкновенное семейное счастье. Что ж, пожелания понятные и похвальные. Если только не брать в расчет специфику их реализации в повести.
Что такое положительное и нормальное по Шаргунову? Это некое естественное состояние человека, природа, первобытный крик “ура!”, посюсторонняя языческая мистика, возбужденный фаллос. Как выясняется, в таких элементарных, иногда нелепых вещах, как попсовая музыка, и заключено самое простое и нормальное. “Я буду защищать попсу. У народа сильнейшее чутье. Человек ни на что не претендует. Живет среди нужных предметов. Миска ухи. Канистра бензина. Река. Небо. Транзистор. И, не лукавя, выбирает близкое ему. Пора искусству в полный голос заявить: да, за попсу! Группа “Руки вверх”. Под звучание их альбома я пишу эту повесть”.
Под жужжание группы “Руки вверх” и матерную брань автор-герой вычерчивает иероглифы своей жизни. Вся прочая жизненная суета только мешает восприятию этих истин. Со всех сторон, точно слизь, облепляют фальшь, обман. Обман начинается тогда, когда ты встречаешь другого человека, попадаешь в общество, сталкиваешься с какими-либо проявлениями реальности, выходишь за пределы личных воспоминаний. Ты постоянно натыкаешься на реалии, которые мешают утверждению простоты, разрывают строй незамысловатой музыки, и поэтому им нужно противостоять. Реальность — это “голый обиженный голос” бывшей подруги в телефонной трубке. Ее вторжение провоцирует на агрессию.
Утверждение естества, не покореженной природы, может рассматриваться и как акт протеста против произвола общества. Однако эта неоромантическая позиция вовсе не подвигает на переустройство несовершенного мира. Наоборот, провоцирует паралич воли. Ни окружающий мир, ни общество, ни люди по-настоящему не волнуют нашего автора-героя. На самом деле ему мало интересны причины и пути устранения тех пороков, которые он вскользь задевает в своем повествовании. Вопрос, почему жизнь становится смертью, добро — злом, а красота — уродством, также едва ли найдет себе ответ. Его морализаторство, его лозунг, ставший названием главки “Выплюнь пиво, сломай сигарету!”, смотрятся грубой подделкой, призванной дискредитировать то, к чему он призывает. Герой не может и не хочет ничего делать, между ним и прочим миром есть некая пленка.
Наш автор — это не человек, ставший на краю бездны и вглядывающийся в нее. Он потерял адекватное восприятие пространства и времени, у него атрофировались органы чувств. Он будто между двух жерновов зажат: с одной стороны, бездной, что вовне, а с другой — единосущной ей внутренней стихией, которая просится наружу. Это инфантильное начало, нижний подсознательный уровень психики, сфера не социокультурных норм, а безоговорочного следования животным инстинктам. Здесь нет места для обязательств, для “надо”, здесь высшее благо — это абсолютные права, верховная власть — мое “хочу”. Для инфантила нет понятия долга. Образовавшийся вакуум заполняет комплекс безволия, бессилия, который оправдывается внешними факторами, тяготеющими над личностью, сковывающими ее полет.
Герой инфантилен, когда должно случиться постулирование себя как самозначимой личности. И он же склонен к различным формам девиантного поведения, “гуманитарным бомбардировкам” по отношению к обществу, социуму, посягающему на его достоинство. Это прозрачная агрессивная тень, быть может, лермонтовский “листок” несколько подходит для ее определения. Бесконечно лелеемое “хочу” уже не довольствуется частной ролью средства индивидуального самовыражения, оно претендует на признание себя в качестве нормы.
Жизнь, ее контуры воспринимаются сквозь сон, сквозь дым выкуренной травки. И, как во сне, преследует постоянное ощущение падения в пропасть. Реалии мира сквозь призму тумана разбухают до неимоверных размеров, становятся невнятными — они давят, мешают дышать, душат. Даже воздух паутиной “облепляет лицо”. Полнота жизни достигается ощущением, созерцанием смерти. Часто момент встречи героя с миром обретает кладбищенские оттенки. Этим объясняется любовь Шаргунова к образу “кладбища”, к лексике, связанной с танатологической темой. Могильные плиты — не что иное, как застывшие воспоминания, мгновения улетевшего прошлого, которое не вернуть. Кладбище — укрощенная реальность. Кладбище — это эмоции, впечатления, мысли героя, то место, куда он с легкостью отправляет всех без исключения. Кладбище — когда весь внешний герою мир как бы самоустраняется, уже его не
