руку.
«Остановитесь! – закричала кукла. – Индонезия – суверенная страна!».
Толпа взорвалась аплодисментами. Тогда Человек с ведром поднял свой флаг и ударил им, как копьем индонезийца, который задергался и очень картинно умер. Публика заорала, закричала, зашикала, стала потрясать кулаками. Никсон и Человек с ведром стояли на своем месте и смотрели на нас. Затем они поклонились и покинули сцену.
«Мне кажется, мне лучше уйти», – сказал я Раси.
Он обнял меня за плечи, защищая. «Все нормально, – сказал он. – Никто ничего не имеет против вас лично». Я был не настолько уверен.
Позднее мы все подались в кафе. Раси и другие уверяли меня, что они ничего не знали о предстоящем номере с Никсоном и Всемирным банком. «Вы никогда не знаете, чего ожидать от кукольника», – заметил один из молодых людей.
Я громко осведомился, не было ли это устроено в мою честь. Кто-то засмеялся и сказал, что у меня слишком большое самомнение. «Типичное для американцев», – добавил он, дружески похлопав меня по спине.
«Индонезийцы очень чувствительны к политике, – заметил человек, сидящий рядом со мной в кресле. – Разве американцы не ходят на шоу, подобные этим?»
Красивая женщина с университетским английским, сидевшая за столом напротив меня, спросила: «Но вы ведь действительно работаете на Всемирный банк, не так ли?»
Я сказал ей, что работаю сейчас на Азиатский Банк Развития и USAID.
«Разве это не то же самое? – Она не ждала ответа. – Разве не это показывали в сегодняшней пьесе? Разве ваше правительство не рассматривает Индонезию лишь как гроздь…». Она стала подыскивать слово.
«Винограда», – подсказал один и ее друзей.
«Точно. Гроздь винограда. У вас есть возможность привередничать. Сохранить Англию. Съесть Китай. И выбросить Индонезию».
«После того, как вы заберете всю нашу нефть», – добавила другая женщина.
Я пробовал защищаться, но это было мне не по силам. Мне хотелось гордиться тем, что я посетил в эту часть города и анти-американское представление, которое могло стать опасным лично для меня. Я хотел, чтобы они оценили мою отвагу, и знали, что я единственный из моей команды потрудился изучить бахаса и интересуюсь их культурой, чтобы они заметили, что я был единственным иностранцем на представлении. Но я решил, что будет более разумно не подымать эту тему. Вместо этого я решил перевести беседу на другое. Я спросил их, как они думают, почему даланг перешел после Вьетнама к мусульманским странам.
Мне ответили со смехом на хорошем английском: «Потому что в этом состоит весь план».
«Вьетнам – лишь отвлекающий маневр, – вставил один из мужчин, – как Голландия для нацистов. Ступенька».
«Настоящая цель, – продолжила женщина, – мусульманский мир».
Я не мог оствить это без ответа. «Позвольте, – запротестовал я, – вы же не считаете Соединенные Штаты антиисламской страной?»
«Разве нет? – спросила она. – С каких это пор? Вам надо почитать одного из ваших же историков, британца по имеи Тойнби. В конйце пятидесятых он предсказывал, что настоящая война в следующем столетии развернется не между коммунистами и капиталистами, а между христианами и мусульманами».
«Арнольд Тойнби сказал это?», – я был ошеломлен.
«Да. Прочитайте „Цивилизацию перед судом истории“ и „Мир и Запад“.
«Но откуда взяться такой вражде между мусульманами и христианами?» – спросил я.
Они обменялись взглядами через стол. Казалось, они с трудом верили, что я задал такой глупый вопрос.
«Потому что, – она стала выговаривать слова медленно, как будто обращаясь к кому-то очень непонятливому или плохо слышашему, – Запад, в особенности, его лидер США, намерен взять под свой контроль весь мир и стать самой большой империей в истории. Он уже очень близок к успеху.
Сейчас на его пути стоит Советский Союз, но Советскому Союзу не устоять. Тойнби должен был видеть это. У них нет никакой религии, никакой веры, ничего сущного, стоящего за их идеологией. История показала, что вера – это душа, вера во власть, высшую над человеческой – есть квинтэссенция. У нас, у мусульман это есть. У нас этого даже больше, чем у кого-либо еще в мире, даже больше, чем у христиан. Так что мы ждем. Мы становимся сильными».
«И мы дождемся своего часа, – вмешался один из мужчин. – И тогда ударим, подобно змее».
«Какая ужасная мысль! – Я едва сдерживался. – Что же мы можем сделать, чтобы изменить это?»
Женщина с хорошим английским посмотрела мне прямо в глаза: «Перестаньте быть такими жадными, – ответила она, – и такими эгоистичными. Поймите, что в мире есть еще кое-что, кроме ваших огромных зданий и складов. Люди голодают, а вы думаете лишь о бензине для своих автомобилей. Младенцы умирают от жажды, а вы листаете модные журналы в поисках последних моделей. Страны, подобные нашей, утопают в нищете, но вы даже не слышите наших криков о помощи. Вы затыкаете уши, когда вам говорят подобные вещи. Вы клеите ярлыки радикалов и коммунистов. Вы должны открыть свои сердца бедным и растоптанным, вместо того, чтобы тащить их в нищету и рабство. У вас не так много осталось времени. Если вы не изменитесь, вы обречены».
Несколько дней спустя популярный политик Бандунга, марионетка которого противостояла Никсону и была пронзена Человеком с ведром, был сбит насмерть машиной, которая скрылась с места происшествия.
Глава 8. Иисус под другим углом зрения
Даланга я запомнил надолго. Как и женщину с хорошим знанием английского языка. Эта ночь в Бандунге вывела меня на новый уровень понимания и ощущения происходящего. До сих пор я не мог полностью отрицать важность того, что мы делаем в Индонезии, мои реакции отражали мои эмоции, и я обычно успокаивал себя тем, что обращался к разуму, историческим примерам и биологическому императиву. Я оправдывал наши действия жизненой необходимостью, убеждая себя в том, что Эйнар, Чарли и остальные поступают так, просто заботясь о своих семьях.
Мои же дискуссии с молодыми индонезийцами, однако, вынудили меня посмотреть на другой аспект проблемы. Их глазами я увидел, что эгоизм во внешней политике не идет на пользу будущим поколениям. Он близорук, подобно годовым отчетам корпораций и стратегиям политических лидеров, формирующих эту внешнюю поитику.
Как оказалось, данные, которые мне были нужны, требовали частых визитов в Джакарту. Я воспользовался этим временем, чтобы хорошо обдумать все это и сделать записи в своем дневнике. Я блуждал по улицам города, подавая нищим, и пытался вовлечь в разговор прокаженных, проституток и уличных мальчишек.
Тем временем, я обдумывал природу иностранной помощи, и пытался понять каким наилучшим образом развитые страны могли бы помочь облегчить нищету и страдание в странах третьего мира. Я спросил себя, когда иностранная помощь является подлинной и когда продиктована лишь жадностью и корыстью. Я задумался, является ли подобная помощь всегда альтруистической. Я был уверен, что страны, подобные моей собственной, должны принять все меры для помощи больным и голодающим всего мира, и я был точно так же уверен, что очень редко – если вообще когда-либо – это было главным мотивом для нашего вмешательства.
Я все время возвращался к главному вопросу: если целью иностранной помощи является империализм, правильно ли это? Я часто завидовал людям, подобным Чарли, которые настолько верили в нашу систему, что полагали необходимым насаждать ее во всем остальном мире. Я сомневался, позволит ли недостаток ресурсов жить всему миру по образцу Соединенных Штатов, при том, что даже в самих Соединенных Штатах миллионы людей живут очень бедно. К тому же мне было далеко не очевидно, что все люди в других
