Володя выскочил из артели и опрометью бросился бежать.
Варвара Сергеевна только что оздоровела и после продолжительной болезни в первый раз вечеряла или полудничала, не знаю как правильно назвать трапезу между обедом и ужином. Перед нею стояло большое блюдо оладий и кувшин квасу. Откусив лучшую по усмотрению часть оладьи, остатки подавала она то карлицам, то собачонке в очередь. Кошка сидела возле Варвары Сергеевны и весьма искусно лапой приближала к себе какую-то отсталую оладью. Варвара Сергеевна забавлялась. Вдруг вбежал в покой Володя без верхнего платья, даже без помочей, весь избитый, в слезах, с растрепанными волосами. Оладья выпала из рук Ландышевой; стол, кошка, собачонка, карлицы — все было опрокинуто.
— Что с тобой, Володя! — закричала она. — Видно, морить уже стали! Рассказывай, рассказывай!
— Да зачем ты меня сюда привезла! Всему ты виновата. Не могла ты меня где ни есть спрятать? А еще мать! И не вступишься! Ванька, наш холоп, меня бьет, а ты сидишь да оладьи убираешь. Коли ты ему глаз не выцарапаешь али на конюшне не отдерешь, так я не сын тебе, слышишь, не сын! Я тебя из дому выгоню! Все мое! Отцовское! Мне твоего не нужно!
— Да как же это посмел Ванька?
— Да уж не умничай! Прибил! Погляди, синяки по всему телу…
— Что ты, что ты, Володя? Красно маленько, да и полно… Да все-таки, как он это на душу такой грех взял, ведь ему поп на духу не отпустит!
— Да полно врать! Поди, жалуйся!
— Да кому я стану жаловаться? Видишь, тут
— Ступай к государю, куда хочешь, только мне Ваньку уйми!
— Быть по-твоему! Пойду к государю. Палашка, одеваться.
Происшествие, нами описанное, случилось на Вербной неделе Великого поста. Государя не было в резиденции. Ожидали к Страстной неделе. Затаив злобу, убежденная, что все действуют заодно противу ее Володи, и потому скрывая свое намерение, Варвара Сергеевна приказала Ефремычу написать рапорт в полк, что Володя болен и потому остается у нее до выздоровления. Но присланный для освидетельствования полковой лекарь нашел больного весьма здоровым и к службе годным и настоятельно требовал явки немедленно в полк, угрожая судом и следствием. Нечего делать. Ландышева отпустила сына со слезами, приговаривая:
— Что будешь делать с этими разбойниками? Потерпи, Володя, до Страстной, только гляди, чтобы нехристи тебе как ни есть синяков не заговорили, а то и государю показать будет нечего.
IX. АУДИЕНЦИЯ
Государь приехал. Скоро распространилась весть о его прибытии. Варвара Сергеевна с утра еще забралась на набережную нового Зимнего дома и глядела пристально на второе с угла окно, где была рабочая его величества. Кто-то поглядел в окошко, Ландышева отвесила земной поклон, привстала, никого не было. Опять кто-то показался ей у окна, и опять поклон. Кланялась Ландышева, кланялась, да и выкланялась. Кто-то подошел к ней сзади и, ударив по плечу, сказал ей ласково:
— Что тебе нужно? Я здесь.
То был сам государь. Он возвращался пешком из Адмиралтейства. Ландышева оторопела и бормотала несвязно:
— Ванька, государь, того, Володю, изводит… дворянин…
— Успокойся, — сказал государь, — и расскажи толком.
— Батюшка, надежа-государь! — взвыла Ландышева. — Не вели обижать моего Володю; мой же холоп его бьет; я же тебе его на службу подарила, а он своего вотчинника до полусмерти убил.
— Да за что!
— Как за что, батюшка надежа-государь! А за то, что его, холопа, сержантом сделали.
— А сын твой кто?
— Солдатом в Гермалайском полку, так фискалы указали.
— А как зовут твоего сына?
— Володей, батюшка надежа-государь, Володей.
— Фамилия?
— Не знаю, батюшка надежа-государь, не знаю.
— Прозвище?
— Ландышев.
— Знаю, — сказал государь, нахмурясь. — Это на него девка крепостная Пазухину жаловалась.
— Жаловалась? Ах она, бестия! Да как же она на своего господина жаловаться посмела? Дам же я ей, только дай мне с окаянным сержантом управу.
— Дам, дам! — сказал государь. — Ступай за мной.
Ободренная ласкою государя, Варвара Сергеевна шла бодро позади и говорила без умолку о нанесенной ей обиде. Государь вошел на крыльцо и оглянулся.
— Погода что-то хмурится, — сказал царь.
— Хмурится, надежа-государь. Дождик будет, да, чай, к празднику разгуляется. Еще неделя с днем, много воды уйдет, время будто на лыжах, не успеешь каравай испечь, а уж и к заутрени звонят. Так на свете все, надежа-государь.
Государь вошел в сени. Ландышева за ним.
— Обожди здесь! — сказал государь и пошел наверх по дубовой лестнице. В сенях швейцар его величества указал ей на скамью, но Ландышева отвечала:
— Ничего, батюшка, постоим, ноги у меня свои, лишь бы Ваньку мне позволил государь на конюшне отодрать, а Домне за донос будет масляница. Она, окаянная, этого Пазухина наслала. Постой, погоди. В субботу, перед самым праздником, разделаюсь.
Долго прождала Варвара Сергеевна в сенях царских. Кого она тут ни видала. И генералы, и штатс— и гоф-дамы, и царицы, и принцессы, как тени, мелькали пред обаянною Ландышевой… Наконец и ноги, и внимание Варвары Сергеевны утомились.
— Послушай, — сказала она швейцару, — не знаю, как тебя величать, генералом или полковником. Видно, государь про меня забыл. Сходи-ка да напомни. Стоять прискучилось.
Швейцар в ответ протянул табакерку и сказал:
— Пожалуй, понюхай! Новой выделки табак.
Варвара Сергеевна перекрестилась, отплюнулась и так громко чихнула, что швейцар сказал ей:
— Этак ты сама про себя докладываешь.
«Все заодно», — подумала Ландышева и невольно приуныла. Вдруг двери со двора отворились и вошли в полной форме сержант Иванов и солдат Ландышев. С лестницы сбежал денщик и позвал всех троих к государю. Кабинет его величества был весь из дуба; стол, полки, оконные рамы, пол, двери — все было дубовое. На полках много книг и бумаг, на столе глобус и также книги и бумаги. Государь стоял у окна и читал какое-то письмо. Когда вошли наши знакомые, государь тотчас к ним обратился и сказал ласково:
— А! Это ты, Иванов? За что ты изволил бить этого Володю?
— За ослушание твоего указа!
— Какого?
Сержант рассказал все дело слово от слова. Простосердечие, доброта и уважение к службе весьма понравились Петру.
— Как же ты бил его? — спросил государь.
— Как ты указал, государь…
— Да как же это, я что-то не помню! — сказал государь, улыбаясь, и кивнул Ивану рукой.
— Да вот ни дать ни взять так, ваше величество, — отвечал сметливый сержант, и палка
