за открытую к его утреннему возвращению калитку. Привратник заулыбался:
— А у вас там что-то на вид тяжелое… Что же за подарок вы получили от красавицы Ойран?
— Подарок? Ах, это…
Гинноскэ опустил рассеянный взгляд на завернутую в накидку ношу у себя под мышкой.
— О, это тайное сокровище, самое драгоценное в мире.
С этими словами он почти бегом направился к западным казармам. На сей раз балагур Гинноскэ не шутил.
В усадьбе собственные покои князя с четырех сторон были окружены казармами для служилых самураев. В западных казармах тем ранним утром произошел непростой инцидент.
С рассветом некоторые из обитателей казарм были подняты на ноги. Каждого выкликали по имени таким примерно образом:
— Цутия здесь? Есть разговор.
— Нарусэ, это важно для всего нашего рода. Немедленно выходи.
— Матида, тебя просят в западные казармы к Урусидо Кодэндзи.
Вызванных было около двадцати человек, и, едва протерев слипавшиеся глаза, они сперва изумились обильному снегу, а потом еще больше изумились при виде всех тех, кто собрался в западных казармах вокруг Урусидо Кодэндзи. Оказалось, что вызваны были только те, кто поддерживал идею реставрации императорской власти.[40] Присмотревшись внимательнее, они обнаружили, что их, в свою очередь, обступили еще два десятка человек, каждый из которых, начиная с Урусидо Кодэндзи, всегда твердо высказывался в пользу существующего правления сёгуна.
Странная тревога отразилась вдруг у всех на лицах.
— Что случилось? Зачем мы здесь? — выкрикнул Цутия.
Клан Нагасима невелик, но земли его лежат вблизи от императорской столицы Киото и входят в состав провинции Исэ, которая с недавних пор приобрела влияние.[41] Неудивительно, что здесь возникло движение в поддержку власти императора. Но ведь казалось, что за последний год или два яда у них поубавилось? Речь идет о том, что Ии Наоскэ, став двумя годами ранее государственным старейшиной, немедленно организовал небезызвестные судилища и принялся энергично подавлять группировку противников сёгуна. Впрочем, члены этой группировки, по сути дела, были не столько сторонниками императора, сколько сторонниками перемен, а еще вернее — обыкновенными смутьянами. Словом, по большей части то были просто торопыги и сумасброды. Недаром завзятый гуляка Цуруми Гинноскэ тоже выступал под их знаменами. Поскольку и остальные были не лучше, багровая физиономия Ии немедленно заставила всех присмиреть. Правда, какое-то шевеление в их рядах продолжалось, но объяснялось это не их убеждениями, а тем обстоятельством, что князь Масуяма Кавати- но ками позволял себе насмешливые замечания в адрес государственного старейшины. Впрочем, князь, по характеру человек опасливый, из тех господ, что не питают большого интереса к государственной политике, был «тайным смельчаком» и решался на шутки лишь в кругу ближайших самураев, — полная противоположность государственному старейшине, человеку сильному и волевому.
Таким образом, внутри клана Нагасима шло некоторое брожение. Но до настоящего момента каких-то особых, достойных упоминания происшествий не случалось.
— Для чего нас созвали в такую рань, что это значит? — Голос некоего Нарусэ дрожал оттого, что он вообразил, будто его окружают не просто консерваторы, сторонники сохранения существующего режима, а идейные соратники, люди принадлежащие к одной категории, изъясняющиеся со всей прямотой.
— Я очень сожалею об этом, но хочу, чтобы все вы совершили харакири, — ответил Урусидо.
— Что? Всем вспороть животы?
— Да. Меня самого объял страх, когда я услышал это вчера вечером из уст господина Нагасака, исполняющего обязанности князя во время его высочайшего отсутствия. Он сообщил, что накануне, в замке сёгуна, старейшина взял нашего князя на крючок.
— Взял на крючок?
— Да, сделал предостережение, мол, в нашем клане кишат черви, желающие подточить дом сегунов Токугава, и наш достойный род может пасть по вине этих глупцов… — Члены партии обновления побледнели. Ведь речь шла о старейшине Ии Наоскэ, а он, обнаружив злоумышление против сегуна, назначал домашний арест или отставку даже родственным сёгунскому дому кланам Мито и Овари. Любому было ясно, что если этот человек почует недоброе, то с кланом Нагасима, чей доход всего-навсего двадцать тысяч коку риса, он покончит одним мановением пальца, и ничто его не остановит.
— Это еще не все. Последние слова, которые государственный старейшина обратил к нашему господину, были столь жестоки и горьки, что господина там же на месте одолела дурнота, а когда он вернулся домой, то плакал в голос. Узнав о том, мы все, как один, тоже уронили мужскую скупую слезу.
Когда Урусидо Кодэндзи отер показавшуюся на глазах влагу, из рядов ревнителей существующего порядка и сёгунской власти послышались дружные всхлипывания.
— Цутия, Матида — вспорите животы!
— Сказано же: если князю позор, то вассалу — смерть. Всем взрезать животы!
— Тем более что если ради вас оставить дело без внимания, то не избежать неприятностей для всего нашего клана. Режьте животы, режьте животы!
Среди этих громовых раскатов послышался дрожащий голос некоего Матиды:
— Но я обо всем этом первый раз слышу… Поистине, дело страшное, но ведь мы давно уже ведем себя осмотрительно.
— Верно, так и есть, то было лишь минутное заблуждение, после чего мы искренне раскаялись. Просим, поверьте нам!
На это, однако, последовал жестокий ответ:
— Об этом следует просить не нас, а людей из клана Ии.
— Из клана Ии?
— Да, коль скоро в нашем доме выследили злоумышленников, то чья же это работа, если не тайных соглядатаев, которых заслал Ии Наоскэ? Приходится признать, что в их руках и находится судьба нашего рода с той поры, как нами заинтересовались секретные службы.
— Вчерашнее предостережение, которое старейшина сделал нашему князю, доказывает: до властей еще не дошли сведения о том, что вы притихли и отныне ведете себя осмотрительно.
— В подтверждение тому, что в нашем доме нет двоедушия, вы должны немедленно покончить с жизнью!
— Решается судьба клана, мы требуем, вспорите животы!
Вызванные самураи отлично поняли, что оказались в глубокой осаде. Ответить было нечего, и все лишь шевелили губами, как караси. Лица приобрели землистый оттенок.
Вопрошающая сторона, напротив, от своих же собственных слов, казалось, потеряла разум:
— Времена, мол, изменились! И эти смехотворные теории вы обсуждали с пеной у рта!
— А теперь вы застыли в ужасе перед железной дубиной верховного старейшины — да поздно! Что могут понимать о временах и о переменах такие выскочки как вы? Поглядите-ка, кто движет переменами — не кто иной, как железный, твердокаменный старейшина. За триста лет правления сегунов Токугава он — первый из великих министров!
— Кто-то из вас, помнится, пугал нас, что если клан Нагасима не будет заодно со старым князем из Мито,[42] то потом придется кусать локти, в последний паланкин сесть будет поздно — и кто же это был?
— И если уж на то пошло, почему не видно Цуруми Гинноскэ?
На этот вопрос последовал ответ, что Цуруми не оказалось на месте.
— Как не оказалось? Так он опять по ночам где-то бродит! Пользуется авторитетом дяди-советника, всякий стыд потерял — тошно от такого слушать про почитание императора. Легкомыслие ваших пустоголовых крикунов очевидно, если главарем мог быть такой выскочка, как он. А теперь, господа хорошие, что посеяли — то и пожните!
— Если раскаялись искренне, режьте животы, режьте!
И тут со двора послышался сиплый голос:
— Человек, который пожал плоды посеянного, здесь — это я.
