давно уже не было цветущим, он даже оказался не в силах отправиться весной в Эдо, как предполагалось ранее. Узнав о болезни Тадаоки, пользовавшегося наибольшим доверием из всех князей на острове Кюсю, и сам правитель Иэясу, и его сын Хидэтада проявили необычайное милосердие и позволили заложнику Тадатоси вернуться в свою провинцию.
Когда Тадатоси прибыл в замок Кокура, то среди прочих встречал его конечно же и Мунэнобу.
— Ну, и каков теперь господин Тадатоси? — спрашивала Мио мужа, когда он вернулся из замка. Было уже совсем поздно.
— Повзрослел так, что трудно узнать. Вот ведь как сильно может измениться человек, когда его долго не видишь. И лицом, и фигурой — вылитый старший брат. Похожи они, можно сказать, как два когтя.
— Ему ведь, должно быть, девятнадцать исполнилось? Они погодки с господином Окиаки…
— Верно. Они почти одного возраста, так что теперь их сходство будет заметно все больше и больше.
На следующий день, после того, как Мунэнобу ушел на службу, к ней неожиданно пожаловал отец, Ёнэда Сукээмон. Лицо его было как никогда бесстрастным, он сразу же повел, почти потащил Мио в дальнюю комнату и там, понизив голос, заговорил:
— Мио, господин Хиго сказал тебе что-нибудь перед тем, как уйти?
— Нет… — Мио опасливо подняла глаза на отца.
— Так… А вчера, когда вернулся домой?
— Ну, ничего особенного… Рассказывал только про господина Тадатоси.
— Про господина Тадатоси? Что именно?
— Что он замечательно возмужал.
Сколько бы она ни припоминала, Мунэнобу вчера показался ей таким же, как всегда.
Однако Сукээмон после недолгого раздумья наклонился к дочери и, словно бы решившись, проговорил:
— Знай же, Мио. Может быть, господин Хиго не вернется домой живым.
Голос у него был такой, будто слова с трудом процеживались сквозь зубы.
— Как? А-а…
— Тише, Мио.
— Почему, почему это…
— Из-за господина Тадатоси. На самом деле…
Возвращение Тадатоси, как сказал Сукээмон, связано было не только с намерением навестить больного отца. Тадатоси прибыл по тайному поручению Иэясу и Хидэтада. Правители Токугава решили сделать наследником Тадатоси, а князю Тадаоки объяснить свое решение примерно такими словами:
— Здоровье князя, который с весны постоянно хворает, вызывает у нас беспокойство. Каждодневные заботы и дела, должно быть, не позволяют князю спокойно отдохнуть. А если бы вам назначить себе преемника, чтобы он освободил вас от множества дел и вы могли бы всецело посвятить себя заботам о собственном здоровье — как бы вы на это посмотрели? Поскольку доход клана Хосокава триста девяносто коку риса… Но конечно же, более всего хотелось бы позаботиться о здоровье и долголетии князя, ведь это дело государственное…
— Но ведь наследник в клане есть, это господин Окиаки! — Мио невольно повысила голос, но Сукээмон остановил ее.
— Верно, но это известно лишь в пределах клана Хосокава, открыто об этом не объявляли.
— Да, но… ведь именно потому заложником в Эдо отправили третьего сына, господина Тадатоси, верно?
— Ох, отправили-то потому. Но когда есть приказ из ставки сёгуна — все меняется.
Отец рассказал, что клан Хосокава до позднего вечера тайно совещался, охваченный ужасом после полученного через Тадатоси известия о планах сёгуна Токугава.
— И что же, возразить никак невозможно?
— Трудное нынче время…
Сукээмон не стал продолжать. Хотя сторонники клана Токугава вышли победителями в битве при Сэкигахара, они все время помнили про Тоётоми Хидэёри,[63] который находился в Осака, и без нужды раздували опасения, выведывая, кто из князей стоит на стороне Тоётоми, а кто поддерживает Токугава… Вот и теперешний вопрос с наследником, возможно, был пробным камнем для клана Хосокава. С ответом следовало проявить особую осмотрительность. Если клан отвергнет Тадатоси, которого хорошо знают сёгуны Иэясу и Хидэтада, то тем самым он как бы даст прощупать свое нутро. Вот и получается, что иного выхода нет: Окиаки должен уступить свое место наследника…
— И теперь…
Сукээмон стал совсем скуп на слова:
— И вот, Мио… Уговорить Окиаки отречься придется господину Хиго…
— Неужели сделать это велели Мунэнобу? Ему это приказали?
— М-м… Ну да… Если бы господин Окиаки совершил какой-то промах, тогда дело другое, но ведь никакой вины на нем нет, кто же сможет прямо объявить ему, что надо вдруг отказаться от места княжеского наследника? Ну а если это будет господин Хиго, с которым он с детства был близок…
— И что, Мунэнобу согласился это исполнить?
— Ну, сначала он упорствовал, однако после того как его специально вызвал к себе князь и они долго говорили наедине…
— Ах, так… — Мио слегка кивнула головой и словно сама себе, пробормотала:
— Но ведь… Ведь он, когда вернулся, ничего не сказал…
— Вот потому…
Сукээмон осекся. Заглянув в глаза Мио, он понял что они, отец и дочь, думают сейчас об одном и том же. Сомнений нет, Мунэнобу решил умереть и потому согласился исполнить это поручение. Юный Окиаки наверняка будет против столь безосновательного решения. И тогда Мунэнобу возьмет ответственность на себя и совершит харакири.
Внезапно Сукээмон встал. Вероятно, больше не в силах был смотреть в глаза дочери. А может быть, сердился на себя за это.
— Мне пора.
Пребывая в самом дурном настроении, он сказал только это и вышел из комнаты так же быстро, как и вошел сюда.
Провожала она отца или нет, делала ли что-то потом или ничего не делала, и главное, сколько времени прошло — ничего этого Мио не помнила. Пришла в себя, когда поняла, что сидит в своей комнате перед зеркалом.
Почему зеркало? Ведь столько всего нужно сделать! А где Аи? Прежде всего надо найти Аи. Аи, Аи, где же она…
Голос Аи словно откликнулся ей, чуть слышно доносясь откуда-то издалека. Аи звала мать непослушным пока еще языком:
— Мамуля, мамуля! Мама — где? Папа — домой!
Мио слышала это как будто бы во сне. Но Аи позвала снова:
— Мама! Папа…
Тут только Мио наконец опомнилась и выбежала в коридор.
Это и вправду был Мунэнобу. На фоне белых цветов хаги,[64] украшавших залитую сумеречным светом прихожую, на пороге комнаты черным силуэтом выделялась его фигура, казавшаяся непомерно большой.
— Пожалуйте домой!
Не сходя с места, Мио упала на колени и закрыла лицо рукавом. Дрожь во всем теле не унималась. Ей было не до того, чтобы беспокоиться, что подумают слуги.
— Огонь-то почему не зажгли? Темно ведь уже.
Голос Мунэнобу, легко подхватившего на руки Аи, ничуть не изменился.
Этой ночью, лежа на груди Мунэнобу, Мио без конца повторяла, словно в бреду:
— Вернулся, вернулся…
