ПСС. Том 24. Произведения 1880-1884 гг.

Пальм до Сихара. Отсюда видно, что были горы, с которых видна была большая часть земли Ханаанской или Палестины и ее окрестностей.

Все царства мира: Надобно предположить, что искуситель показал их Христу каким-либо магическим, непостижимым действием, чему подкрепление можно находить в словах евангелиста Луки о сем: В мгновение времени (IV, 5), «в призраке» (Феофил.).

Всё это дам тебе: Искуситель присвоивает себе власть над всеми сими царствами, будто бы принадлежащими ему, и право передать ее, кому он захочет, власть и право, принадлежащие одному Богу. Правда, язычники находились под властью сатаны до времени, и жители Палестины, поврежденные в правах, состояли под его властью; но тем не менее в этих словах диавола выражается гордое и лживое предвосхищение власти, принадлежащей одному Богу, как творцу и промыслителю вселенной, во власти которого все царства земные.

Падши поклонишься мне: Присвояя себе власть и права над миром, принадлежащие Богу, искуситель требует себе и поклонения, как Богу, то есть поклонения религиозного, которым выражалась бы совершенная покорность, и сила искушения состоит в том, что Христу предлагается вместо чрезвычайного дела искупления человечества путем крестной смерти и основания чрез то всемирного духовного и вечного царства внешняя царская власть над миром, то есть это искушение есть отклонение Христа от всего великого дела его служения роду человеческому в качестве мессии- искупителя.

Тогда говорит и пр. Это более дерзкое искушение, чем два первые, Господь опять отражает словами писания, но предварительно всемогущим словом своим повелевает искусителю прекратить свои искушения: Отойди (прочь) от меня, сатана! Написано во Второзаконии 6, 13: Моисей увещевает в этом месте народ еврейский не следовать, когда он взойдет в обладание Палестиною, богам тех народов, которые будут жить вокруг него, то есть языческим богам: ибо одному только Иегове — истинному Богу — подобает божеское поклонение и никому другому.

———

Рейс, почтенный писатель Тюбингенской школы, объясняет искушение так (стр. 179–185):

Это знаменитое место из Евангелия, изощрявшее мудрость толкователей более, чем какие-либо иные места его, известно под именем истории искушения. Название это, однако, не выражает точно природы сообщаемого события. В то время как во втором Евангелии говорится лишь очень смутно об одном искушении, продолжавшемся сорок дней, в первом Евангелии вполне определенно рассказывается о трех различных искушениях, имевших место после этих сорока дней, а Лука объединяет оба эти повествования, принимая и то и другое. Различие это не касается, однако, сущности рассказа. То же можно сказать и о других различиях, которые мы отметим попутно, не придавая им особого значения. Так, один Матфей говорит, что искушение было целью удаления Иисуса в пустыню, — воля духа была такова, чтобы он подвергся испытанию. Звери, о которых упоминает лишь один Матфей, вводятся просто для того, чтобы выразить более наглядно мысль об уединении; нет ни малейшего основания понимать под ними хищных зверей. От двух первых текстов остается впечатление, будто Иисус удалился в пустынное место, где он пробыл сорок дней, с целью предаться размышлениям о своем будущем служении (так обыкновенно и объясняют эту цель общераспространенные толкования). Текст Луки, напротив того, внушает мысль о пребывании в трудах, о томительном и возбужденном состоянии, которое осложнялось повторными приступами искусителя. Далее оказывается та, стоящая внимания, разница, что три отдельных явления не следуют в одном и том же порядке у двух евангелистов, которые о них повествуют. Все толкователи в этом отношении сходятся, отдавая предпочтение Матфею, и у них имеются к тому столь веские основания с точки зрения логики и психологии, что мы признаем возможным не излагать их здесь пространно. Мы заметим только, что они имеют этот вес лишь постольку, поскольку вообще признается действительность передаваемых событий. Наконец три рассказа оканчиваются различно. Матфей дает понять, что искуситель, трижды с позором отраженный, признает за лучшее удалиться. Из повествования Луки, напротив того, следует, что он вновь принимается за то же дело несколько позднее. Писатель этот, без сомнения, имел в виду или ту борьбу, которую приходилось выдерживать за всё время своего служения, или его страсти и его смерть. Матфей добавляет, что вместо побежденного диавола пред Иисусом тотчас же предстали слуги-ангелы, посланные, можно думать, или для того, чтобы позаботиться о его нуждах, или для того, чтобы воздать хвалу его победоносной святости. Марк тоже говорит об ангелах, но, по-видимому, хочет сказать, что они находились с Иисусом за всё время его пребывания в пустыне, составляя его общество и служа ему, чем, конечно, исключается мысль о посте и о голоде, о которых говорится у других евангелистов.

Все эти различия, повторяем, касаются лишь второстепенных подробностей. Мы остановимся теперь на самой сущности этого повествования, единственного в своем роде не только в Евангелиях, но и во всей Библии. Прежде всего дадим себе отчет в том смысле, какой мы должны связывать с словом искушение. В библейском языке (Ветхого и Нового Завета) слово это употребляется в трех различных значениях: во–1–х, говорится о человеке, что он искушает Бога, когда он хочет вызвать нетерпеливыми требованиями какое-либо проявление его могущества, напр., чуда; так как всякое требование такого рода проистекает от недостатка веры или преданности воле Божией, то писание признает его за грех; во–2–х, говорит о Боге, что он искушает людей, когда он подвергает веру их испытанию бедами и напастями разного рода. Так как здесь цель и средства одинаково спасительны, то уже апостолы сознавали непригодность слова искушения (Иакова I, 13), и употребление его в этом смысле всё более и более оставляют в современном языке, заменяя его словом испытание; наконец, в–3–х, человек искушает другого, когда пытается вовлечь его в грех. События, передаваемые здесь, конечно, не могут быть отнесены ни к этой третьей категории, ни к первой. Искуситель не обращается к могуществу Иисуса, чтобы побудить его к совершению чудес на пользу себе; здесь есть скорее нравственное столкновение святой воли Христа с извращенными стремлениями диавола.

Признавая это в общем, мы прежде всего заметим, что три повествователя во всяком случае рассказывают о событии внешнем и осязуемом: о встречах и беседах между двумя различными лицами, из коих одно было сам сатана, явившийся видимым образом с целью вовлечь Иисуса в деяния, от которых тот решительно отказался. Сначала сатана приступает к Иисусу, когда тот чудесным образом провел сорок дней без всякой пищи и когда вновь дали почувствовать себя его физические потребности, и предлагает удовлетворить эти потребности с помощью чуда. Иисус отказывается от этого, ссылаясь на место из писаний (Втор. VIII, 3), которое позволяет ему надеяться на поддержание себя и находить средства к поддержанию себя даже там, где при обыкновенных условиях он терпел бы лишения. Бог, говорит он, может напитать меня так, как ему угодно: стоит ему только сказать, повелеть, и всё сделается без всякого нарушения обычного порядка явлений (неправильно переводят: человек может жить от всего (от всего съедобного), созданного Богом; или: я могу питаться от слова Божьего, духовно, и не имею нужды в пище материальной). Текст Луки, восстановленный по наиболее древним рукописям, не заключает в себе этого выражения; включенное в ходячие списки выражение, — всякое слово Божие, — не устанавливает правдоподобного смысла.

Второе искушение состояло в приглашении Иисуса подвергнуться умышленно неминуемой опасности, бросившись с высоты здания, в убеждении или в надежде, что Бог чудесным образом предохранит его от всякого несчастия. Мы не знаем, какое именно место обозначают словом, которое мы наудачу переводим словом крыло храма; сомнительно, чтобы они говорили о самом святилище, на кровлю которого не было входа. Возможно, что речь идет здесь о каком-нибудь другом здании, заключавшемся в церковной ограде и находившемся в восточной стороне, где гора Мориа господствует над Кедронской долиной, выступая утесом. Искуситель думал склонить к тому Иисуса, напомнив ему слова псалма (ХС, 11– 12), в буквальном истолковании. Иисус ответил ему другим местом (Втор. VI, 16), которое осуждает всякое поползновение искушать Бога в вышеуказанном нами смысле.

Наконец диавол возводит его на гору, с вершины которой можно было видеть все царства земные и созерцать их величие, их могущество и их богатство. Всё это обещается ему при условии послужить интересам того, кто называет себя их властелином. Иисус отражает его, просто сославшись на основное начало откровенной религии (Втор. VI, 13), которого достаточно ему, чтобы подавить в себе всякое себялюбивое хотение. Можно, пожалуй, сказать по этому поводу, что искушение, наиболее соблазнительное из трех, было побеждено и с наименьшим усилием и с наибольшей решимостью.