невольно оглянулись — словно этот звук означал несогласие.
— Йоза, командуй, что надо взять, и пошли! — нетерпеливо крикнул Боржек.
Калаш показал на запасные катушки, телефон, шест для подвешивания проводов, оружие.
— Мы это с Боржеком вдвоем…
— Третий я, — сказал Станек и, взяв телефонный ящик, накинул ремень на шею.
Калаш и Боржек, обвешанные инструментом и оружием, полезли наружу. Станек на ходу отдал приказ:
— Яна на место Махата!
Махат улыбнулся Яне, когда они менялись местами. Улыбнулась и Яна, садясь к коммутатору, но это было лишь слабое подобие улыбки, появившейся на ее отрешенном лице.
Майор Давид спрашивал об «Андромеде». Нетвердым голосом Яна ответила:
— Пан надпоручик пошел налаживать связь с «Андромедой».
— Как? Сам?
Майор повесил трубку.
На панели главного пульта лежали карманные часы с цепочкой — собственность ротного. Яна следила за минутной стрелкой. Ждала того момента, когда Станек с линии «Андромеды» даст первую проверку. Абоненты вызывали друг друга, она соединяла их, но уголком глаза поглядывала на часы. Минуты тянулись с раздражающей медлительностью. «Кажется, я дрожу? Нет. Это трясется коммутатор, в нем столько проводов, и они тянутся с самой передовой. Я не дрожу, это трясутся провода — принимают колебания земли, которую рвут на части снаряды».
— Почему он еще не отзывается? — проговорила она вслух.
— Кто? — неожиданно спросил сзади Махат.
Яна очнулась:
— «Андромеда», наши ребята…
Панушка глянул на часы. Нет, ребятам еще рано. Еще четыре секунды, три, две.
Выскочил штекер «Андромеды».
— Как слышите меня? — говорил Станек.
Он жив! Жив!
— Вас слышу. Слышу. Я — «Липа», — ответила Яна строгим голосом. Она старалась скрыть свою радость.
— Кто это? — спросил Панушка.
Махат, наклонившись над колонкой штекеров, проронил:
— «Андромеда».
Панушка расчувствовался:
— Наш надпоручик — человек что надо! Дочку оставил здесь со мной, а сам пошел.
Станек выходил на связь через определенные интервалы, но интервалы эти становились все длиннее и длиннее. В трубке слышался шелест учащенного дыхания. Быстрая речь дробилась взрывами, которые мембрана превращала в треск. Потом Станек замолчал.
Яна смотрела на отцовские часы. «Сколько они показывали, когда он звонил последний раз? Когда это было? Десять минут назад? Пятнадцать? Сколько, боже мой?»
«Андромеда» молчала, зато другие абоненты беспрерывно требовали связи. Треск помех в трубке мешал Яне, но она угадывала слова по ритму, смысл и содержание фраз по тону. Казалось, по проводам слышен пульс всего сражения. Это приводило ее в ужас. Снаружи, наверно, уже темно, они идут там, в темноте, шаг за шагом, всюду их подстерегают укрывшиеся немцы. Что же они не отзываются? Потеряли направление? У него привычка идти первым. Святая дева, первым!
Яна напрягала всю волю, чтобы успокоиться. Старалась произносить позывные как можно четче. Заставляла голос звучать ясно, ровно, без дрожи, но ей это плохо удавалось:
— Я — «Липа»! Я — «Липа»…
— Красная ракета! — воскликнул Вокроуглицкий.
Галирж вскочил. Посмотрел на темное небо над городом. Покрасневшие глаза слезились.
— Уже упала.
— Где ты ее видел?
— Далеко впереди, справа от нас. — Вокроуглицкий показал направление.
— Там первый батальон!
— Я уже наношу на карту. Первый батальон достиг своего четвертого рубежа.
Телефонный звонок. Начальник штаба спрашивал, подготовил ли Галирж предложения об оказании помощи Рабасу и наметил ли место нанесения огневого удара. Галирж поспешил заверить, что такие предложения скоро будут. Он приказал Вокроуглицкому соединиться с пунктом связи.
— Опять попросить «Андромеду»?
— Опять!
— Ведь я же минуту назад…
— Звони, не задерживай!
Вокроуглицкий снял трубку. Связи с «Андромедой» не было.
— Это невероятно! — горячился Галирж и послал Вокроуглицкого к связистам, чтобы те попытались соединиться по радио с его ротой разведчиков.
Используя специальный код, там попробовали найти радиостанцию Рабаса. Поймали какой-то слабый голос. Шифровка: 235, 718, 5662. Голос удалялся, пропал, и откуда-то из бесконечной дали только доносилось: гу… гу… ги… ги… В наушниках что-то пищало, выло, и вдруг — бах! Радиста словно ударили в ухо.
Вокроуглицкий понял, что на радиосвязь надежды нет. Он направился в оперативный отдел узнать, какие сведения имеются там. К Галиржу он вернулся с сообщением, что у второго батальона обнажен левый фланг…
— Как это могло произойти? — ужаснулся Галирж.
Он знал, что соседом слепа у бригады является советская 40-я стрелковая дивизия, а приданный ей гвардейский танковый корпус должен непосредственно поддерживать Рабаса.
Вокроуглицкий доложил, что немцы перерезали шоссе перед советскими танками заградительным артиллерийским огнем. Галирж склонился над картой.
— Джони, у меня еще одно сообщение, плохое, — сказал Вокроуглицкий.
Он показал на карте место, где был косогор, о котором они ничего не знали. Там сейчас немцы, и они ведут огонь из тяжелых пулеметов по Рабасу.
— А у меня нет связи со вторым батальоном! Вот так дела!
Галирж тупо уставился в пространство. После нескольких суток непрерывного напряжения и страха, без сна он выглядел больным.
— Я бы на твоем месте, Джони, не ждал связи.
Вокроуглицкий поднял трубку, стал с кем-то говорить.
Затем пояснил Галиржу:
— Опять звонили из штаба. Рвут и мечут. Я бы кое-что предложил…
— Что предлагать, когда мы ничего толком не знаем!
— Положим, знаем, хотя бы приблизительно, какие силы угрожают Рабасу.
— Приблизительно! Разве так работают? Мы должны знать, двигаются ли они и куда, отгадать их намерения — отступить или защищаться до последнего солдата.
— Не знаю, Джони, но эта твоя обстоятельность… Ищи другой путь! Комбинируй! Немного фантазии…
— Довольно разговоров! Вызывай «Андромеду»! Там мои глаза и уши.
Вокроуглицкий завертел ручку телефона.
Уже по выражению его лица Галирж понял, что «Андромеду» он опять не получит.
«Комбинируй! Немного фантазии!» Галирж склонился над разведкартой. Сплошной синий цвет. Одно оборонительное кольцо за другим. Всюду немцы, их орудия, «фердинанды», каждый дом — крепость. На
