Мы уже тут судили-рядили, куда ты запропастилась.
Махат нахмурился.
— Ничего, я уже снова с вами, — проговорила Яна.
— Так и должно быть. Вся артель мастеров проволочных дел в полном составе, — заявил Млынаржик.
С грохотом подкатил танк. На нем сидела молодая партизанка Лидия Уваренко. Во время сражения она безошибочно провела чешские танки по городу и показала скрытые огневые точки немцев. Теперь в награду за ее геройство танкисты катают Лиду по родному Киеву.
— Ура! — закричали связисты.
— Далеко ли с нами? — полюбопытствовал Цельнер.
— До вашей Праги, до самого конца войны, — ответила партизанка.
— А твой муж? Он разрешит?
— Разрешит. — Ответ звучал сурово. — Фашисты его убили. И сынишка разрешит… — Лицо ее помрачнело.
Яна задумчиво смотрела на молодую женщину: потеряла мужа и сына. Тихонько прошептала:
— Ура, Лидочка! Ура!
Танк, лязгая гусеницами, укатил. Цельнер повернулся к Благе:
— Режь ломти потоньше, чтобы хватило на всех.
— Сначала на четверых, теперь на шестерых, — уныло подсчитывал Блага, глядя на свой кусок сала.
Но нарезал его так искусно, что Цельнер, взяв бутылку самогонки, провозгласил тост:
— За твою ловкость, Блага! — А потом, отпив один глоток, зажмурился и с видом знатока добавил: — И за твои чары, Яна!
Яна старалась поддержать общее веселье. Пригубила из протянутой бутылки:
— За вас за всех…
Цельнер предостерегающе поднял палец:
— Пейте, пейте, только не пьянейте. Соблюдайте декорум, молодцы. На нас смотрит весь мир. — Он изображал Панушку. — Мы — славная бригада. Дети Яна Жижки из Троцнова, ученики Амоса Коменского, богатыри Тырша и Фюгпера — и пусть дорога далека, свободовцев это не страшит.
Все дружно рассмеялись.
Толпа расступилась перед Эмчей и снова медленно сомкнулась за ней.
Цельнер помахал бутылкой:
— Иди сюда, Эмча! Тут и для тебя еще осталось несколько капель. Да поживее, пока они не высохли. Что с тобой? — Всю его оживленность словно ветром сдуло, когда он увидел ее опухшие глаза.
Эмча уткнулась лицом Яне в плечо и разрыдалась. Только Яне было слышно прерывистое «Боржек… Боржек». Связисты видели, как от ужаса широко раскрылись и стали неподвижными Янины глаза. Они отгоняли от себя страшную догадку… У Цельнера опустилась рука с бутылкой.
Эмча вытащила из кармана мокрый платок и прижала его к глазам. Что-то упало к ее ногам. Солдаты наклонились. На земле лежал амурчик с цепочкой — талисман Боржека, который они столько раз по утрам видели у него на шее. Они глазам своим не верили. Но золотой амурчик неумолимо блестел на размятой сапогами глине. Шульц поднял талисман и осторожно тронул Эмчу за плечо:
— Возьми, Эмча!
Эмча оторвалась от Яны. Потом, собравшись с силами, глубоко вздохнула и произнесла то, чего все так боялись:
— Нет больше Боржека.
Солдаты стояли, склонив головы, посреди гудящей толпы, онемевшие от неожиданной потери, и мысли их неотступно возвращались к той минуте, когда Боржек вдруг запросился назад в Красную Армию, к автоматчикам, а о работе связистов говорил с таким отвращением, что привел Станека в ярость. Не было ли это предчувствием?
Эмча всхлипнула:
— Как это случилось?
Шульц переминался с ноги на ногу:
— Мы его не видели с тех пор, как он пошел проверять линию к «Андромеде». Йоза был с ним.
Млынаржик потянул Благу:
— Пойдем за Йозой.
Калаш с самого утра пытался прогнать гнетущие мысли усердным исполнением обязанностей командира взвода. Но с каждым часом, с каждой минутой, отдалявшей его от случившегося, сомнения в том, правильно ли он поступил, возрастали.
Была ли эта рана смертельной? Не обманул ли его страх и та огромная лужа крови? Ведь он даже не очень хорошо соображал, что делает. Свастика, вырезанная на лице мертвого солдата, — вот что подтолкнуло его. Ведь и Боржека какой-нибудь фанатик мог обезобразить перед самой смертью.
Сомнения, сомнения… Разве все немецкие солдаты фанатики? А что, если среди тех, на которых они наскочили, не было ни одного? Да, но рана? Ну конечно, рана! Спросить бы врача, какой его осматривал? Нет! Если рана была не смертельная, то что скажут его ребята? Он не должен ни о чем спрашивать! Молчать! Молчать! Это все, что ему остается!
Он страшился встречи с сестрой, думал: «Бедный стригунок, после этой ночи я уже тысячу раз пережил твою боль. Твою и свою. Моя горше, стригунок, ты будешь умницей, ты поймешь. Боже, что со мной? Ведь и ей этого нельзя говорить. — Перед Калашем вдруг возникли глаза Боржека. Они были устремлены не к небо, как там, а на него. — Нет, даже Эмче я не должен ничего рассказывать. Именно ей ни в коем случае».
Эмча бросилась брату на шею:
— Йоза…
Калаш судорожно глотнул:
— Стригунок…
Солдаты плотной стеной окружили их.
— Йоза, как это случилось?
— Как это случилось? Как это случилось? — Голос Калаша погрубел. — Ну, снаряд…
Эмче казалось, что осколки снаряда впиваются прямо в нее, в самое сердце. Она прижалась к брату…
Музыка и топот танцующих раздавался вокруг притихшей группки связистов. С радостью победы еще сильнее пробуждалось чувство острой жалости к тем, кто не дожил до нее. Яна взяла Эмчу за руку, хотела было сказать ей что-то в утешение, но слова застряли в горле. Ведь ее Станек вернулся из боя. Рядом с горем Эмчи ее счастье казалось грехом. Все стояли вокруг Эмчи. Ни у кого не хватало духу уйти.
— Боржек, почему именно Боржек? — задумчиво процедил Шульц.
— Что ты говоришь? — удивился Цельнер.
— Да так, я вспомнил только, — неохотно пояснил Шульц, — что наш Старик сначала посмотрел на Махата.
— А потом выбрал Боржека, — отозвался Махат.
— А почему он должен был выбрать тебя, Здена? Почему?! — защищал Млынаржик решение Станека.
— Я не говорю, что он должен был взять меня. Это Омега говорит, — показал Махат на Шульца.
Шульц замахал руками:
— Я тоже не утверждаю, что он должен был взять Здену, а говорю только, что он сначала хотел взять его.
— Перестаньте, ребята, — попытался прервать этот разговор Калаш.
Цельнер повернулся к Шульцу:
— Я при этом не был. Ты говоришь, что Старик хотел взять Здену?
— Боржек был на линии два раза, был измотан…
