сидящего за столиком Рабаса. Тяжело опустился рядом. Рабас налил ему кахетинского.
— После каждой рюмки ты этажом выше. Глотни. Я уже на седьмом. Тебе надо поработать, чтобы меня догнать.
Станек слышал только последние слова. Догнать!
— Никогда уже не догоню, Карел. Никогда. — Он отпил из бокала и взволнованно продолжал: — В мои-то двадцать шесть? Что я могу? Бренчать на фортепьяно вот этими грубыми пальцами! Посмотри на них. Видишь? — показывал он Рабасу. — Из олова, как твои! А сочинять? Пара дилетантских композиций, больше ничего! — взволнованный тон сменился унылым: — Война украла у меня молодость. Не шесть! Одиннадцать лет я потерял! Понимаешь это? Всего вместе одиннадцать лет!
— Оставь ты эти подсчеты, Иржи, — отмахнулся Рабас. — У нас ордена на груди, а ты ноешь. — Рабасу было жаль Станека. Знал, что тот говорит горькую правду, но хотел умерить эту горечь. — Ты вернешься к своей музыке. Увидишь!
Станек взорвался:
— Как я могу вернуться в молодость? Как? Я должен начинать с того, с чего начинают в пятнадцать лет.
— Ты сможешь, Иржи, — уверял его Рабас. — Я верю в тебя!
— Я в себя уже не верю! Война засосала меня целиком.
Рабас сочувственно погладил его руку, но сказал твердо:
— Не говори так! Ты не должен стать вторым Рабасом!
— Я уже стал им. Война отняла у меня музыку. Я разбит, опустошен. Вот как мне служится, пан президент!
Из зала донеслись аплодисменты. Из дверей выходила публика. Зал готовили к танцам. С середины были убраны ковры. Музыканты рассаживались вокруг белого рояля.
В траншее у дороги за лесом оба разведчика пригнулись. За дорогой расстилалось широкое ровное поле. Белизна снега оттесняла тьму. Снаряды, падавшие раньше в лес, разрывались теперь в поле.
Галирж заметил вдалеке на белом поле белую фигуру. Она понемногу росла, приближалась. Солдат? Одни? Человек шел с трудом, проваливаясь в снег. Галирж затормошил Вокроуглицкого:
— Видишь?
— Ну и смелый!
— Заблудился? — размышлял Галирж.
Вокроуглицкий видел, что солдат в белом маскировочном халате идет медленно, отставив в сторону руку, и эта рука словно держится за поручни.
— Это связист, Джони! Готовит для нас новый КП.
Галирж взял бинокль. И впрямь связист. Ведет рукой по кабелю, ищет место разрыва. Нашел. Сгибается, шарит в снегу. Взрыв, верно, отбросил второй конец куда-то далеко в сторону.
В поле опять разорвался снаряд.
— Боже, как близко! — прошептал Вокроуглицкий, с ужасом наблюдая за связистом, не прерывавшим своей работы.
Со стороны фронта высоко над полем закружил вражеский самолет-разведчик. Сбросил на парашюте огромную лампу. Поток ослепительного света лился вниз.
Вокроуглицкий сказал:
— Фонарь!
В его слепящем сиянии далеко было видно каждый стебель чертополоха, каждую травинку, торчащую из-под снега. Поле, залитое резким светом, казалось удивительно безжизненным.
— Какая красота, Джони. Посмотри! Эта серебряная равнина перед нами! Словно сияет весь мир!
В зале сияют хрустальные люстры. Их мерцание отражают венецианские зеркала. Блестит натертый паркет. На серебряных подносах хрустальные бокалы, в них пенится вино, стекло нежно звенит. Тосты: русская, чешская, английская, французская речь… Приподнятое, праздничное настроение.
Снаряды рвутся над равниной. Они ищут бригадную батарею, перелетают через нее, но разведывательный самолет вот-вот скорректирует огонь немецких орудий.
Галирж в бинокль наблюдает за продвижением связиста. Фонарь в миллион ватт обдает его светом, над головой кружит самолет-разведчик, но связист идет, идет по серебряной равнине к батарее, мимо которой проложен кабель к новому бригадному КП.
— Страшно! Это безумец! — ужасается Вокроуглицкий.
Галирж замечает с восхищением:
— Просто не верится! Не глядит по сторонам — на спине катушка с кабелем, на шее телефон, — спокойно идет себе дальше… — И с завистью: — Ну и ребята у Станека!
Станек танцует с молодой супругой французского дипломата, который до войны бывал в Праге. Хрупкая красавица в шелковом платье, обнаженная спина, на шее тяжелое золотое колье. Иностранка плавно и точно повторяет па Станека в танго. Он не чувствует ее в объятиях.
— Джони! Боже мой! Это ж Яна. Куда она идет! Почему ее никто не остановит?!
Очередной снаряд, не найдя своей цели — батарею, опять разрывается на равнине. Офицеры припадают к земле. Огонь, осколки, комья глины взлетают в воздух.
Вокроуглицкий первым поднимает голову. Яна исчезла в облаке дыма. Через некоторое время он снова увидел ее: ведет рукой по кабелю и движется дальше. Деревня, из которой она вышла, уже далеко позади нее, лесок, где укрылся первый эшелон штаба, еще далеко от нее! Фонарь разгорелся вовсю — шипит, потрескивает, льет вниз поток ослепительного света. А Яна идет. Снаряды падают на мертвое поле уже беспрерывно. Все ближе и ближе. «Как я малодушна! Стыдно так бояться. Но Иржи говорил, что он тоже боится. И все-таки всегда идет, даже если ему это не положено». И Яна тоже идет, идет с трудом, с усилием вытаскивая из снега валенки с сосульками налипшего снега.
Лакированные туфельки постукивают по паркету рядом с канадками Станека.
— Я очень, очень люблю чешский народ… Чехи… comment dit on cela?.. couragés?..[16]
Станек отвечает не сразу. Потом, возвращаясь мыслями откуда-то издалека, говорит:
— Merci, madame, de votre bonté… — На любезность — любезность. — Мы восхищаемся французами, они мужественные ребята, vos maquis![17]
Станек смотрит поверх гладкой прически своей партнерши в зеркала, где мелькают, сменяя друг друга, лица и канделябры. Она чувствует, что в мыслях он не здесь, не с ней. Участливо спрашивает:
— Вы женаты?
— Почти, мадам… еще нет…
— Понимаю. Вы так далеко от votre amie…[18]
— Далеко. Не настолько, как вы думаете, но во время войны и это очень далеко.
Яна ведет окоченевшей рукой по кабелю. Его холод проникает сквозь обледеневшие рукавицы. Изнурительная дорога и тяжелеющие с каждым шагом инструменты отнимают последние силы. Цель приближается медленно, страх растет быстро. Задыхаясь, превозмогая себя, девушка идет дальше.
Иностранка, задыхаясь от стремительного танца, просит:
— Не так быстро, mon cher[19].
Станек наконец осознает, что танцует с таким воодушевлением, словно хочет вырваться из объятий своей партнерши и улететь к Яне. Он замедляет темп.
— Война отняла у вас bien-aimée?[20]
