пробирались алжирки в ветхих белых покрывалах, оборванные рабочие и разносчики, грязные нищие с незрячими, неподвижно обращенными к солнцу глазами. Роскошь равнодушно соседствовала с нищетой, не замечая ее или притворяясь, будто не замечает.
Я продолжал бродить по улицам или обозревать достопримечательности, пока очередной чистильщик наводил блеск на мою обувь. А под конец снова очутился на набережной и лишь тогда почувствовал, что ноги у меня подкашиваются от усталости. Я рухнул на стул перед первым же попавшимся кафе. Медный поднос жалобно звякнул. Положив его вместе с остальным своим имуществом на стул, я заказал кофе.
Попивая свой кофе, я вдруг почувствовал: кто-то пристально на меня смотрит.
Это был не шпик. Шпик сидел по другую сторону и блаженно наливался пивом. Я слегка повернул голову и встретился взглядом с не особенно красивой и не слишком молодой женщиной, довольно бедно одетой.
Не стану подробно рассказывать об этом случае, он уже описан мной в одном длинном очерке о проституции. В тот очерк я впихнул и кучу других историй подобного рода, что спасает меня в данной книге от риска впасть в эротику.
Итак, незнакомка подсела ко мне, угостила душераздирающей историей о своем бедственном положении, выманила соответствующую сумму и предоставила мне наслаждаться мыслью о том, что я сделал доброе дело и, значит, день прожит не зря. В тот же вечер я снова увидел ее в «Мирамаре», но уже соответственно разодетую и размалеванную, а разговор с официантом убедил меня в том, что душераздирающая история — это всего лишь небольшой трюк, с помощью которого дама обеспечивает себе дополнительный доход.
«Мирамар» был последней остановкой в моих долгих скитаниях по городу, и вряд ли я задержался бы там надолго, если бы не шпик. Этот был куда нахальнее предыдущих, грузный и мускулистый, как борец- тяжеловес, он шел вплотную за мной, чуть не наступая на пятки, и если я внезапно останавливался, тыкался мне в спину и даже не извинялся. У меня нет обостренной неприязни к шпикам, это мелкие технические исполнители, но я терпеть не могу кретинов. Я знаю, что этих господ — как говорил старик Прутэ — вербуют не из членов Французской Академии, и все же не терплю дураков, особенно когда они вдобавок и наглецы.
Вечером внезапно полил дождь, и я вошел в «Мирамар», просто чтобы ненадолго от него укрыться. Моя гостиница была совсем рядом, и я собрался добежать до нее, но тут заметил, что шпик-богатырь стоит под ненадежным навесом у магазина напротив и поджидает меня. «Мирамар» принадлежал к разряду заведений, где цены превышали те накладные расходы, которые ему разрешались. «Ты у меня подождешь», — подумал я и заказал ужин.
Дождь то усиливался, то затихал, и грубиян под навесом магазина уже вымок до нитки, когда подоспела смена. Сменщик его был довольно хлипок на вид, но посообразительней, потому что направился к ресторану и, не входя в зал, вероятно, вверил меня попечению кого-нибудь из официантов, сотрудничающих в полиции.
Я сидел в глубине зала и, несмотря на сытный ужин, испытывал то неприятное чувство пустоты, какое приходит с усталостью и мыслью о том, что среди множества увиденного ты не разглядел ничего существенного. К чувству пустоты добавлялось сознание того, что я совсем один в этом враждебном, незнакомом городе — если, конечно, не считать шпиков.
Вспоминая сейчас те дни, я подозреваю, что в какой-то мере меня потянули в Алжир и мои юношеские воспоминания. Я имею в виду воспоминания о фильмах, увиденных в ближайшем к дому кино. Это были фильмы об иностранных легионах, о романтических приключениях, особенно запомнился мне один из них, под названием «Алжир», с участием Хедди Ламар и Шарля Буайе. Шарль Буайе играл роль Пеле ле Мокко, местного гангстера, героического и обаятельного, какими они бывают только на экране. Его резиденцией была Касба, легендарный квартал Алжира, и это лишало покоя полицейского инспектора, так как в таинственных лабиринтах Касбы Шарль Буайе был неуловим. Поймать гангстера можно было, лишь выманив его за пределы Касбы. А выманить его могла, как вы догадываетесь, только Женщина. Словом, инспектор подсунул Шарлю Буайе богатую иностранку Хедди Ламар, которая ни о чем не подозревала. Вспыхнула безумная страсть. И, конечно, бедняга Пепе погорел.
Отчаянно примитивная история, но иногда именно такие примитивные истории на всю жизнь западают в голову, тогда как многие умные мысли испаряются без следа. Не знаю, в чем тут дело — в нашей собственной тупости или в том, что мудрые мысли нередко преподносятся в слишком уж скучной форме, но факт остается фактом. И, возможно, этот факт явился одной из причин, которые привели меня в Алжир.
Я решил отправиться в Касбу на следующий же день. Но перед этим следовало зайти в редакцию «Альже репюбликен»— единственной прогрессивной газеты в этом городе. Рекомендательное письмо, которое я привез из Парижа, привело меня в кабинет главного редактора — Анри Аллега. Это был человек невысокого роста и хрупкого телосложения. Мог ли я тогда предвидеть, что этому хрупкому человеку суждено вынести страшнейшие пытки и написать «Допрос»— самую обличительную книгу во всей публицистике послевоенной Франции. Эта небольшая книга с беспощадной точностью повествует о невообразимо жестоких истязаниях, которым власти цивилизованной Франции подвергали алжирских патриотов. После этой книги, которую нельзя читать без содрогания и которая для того и была написана, чтобы вызывать содрогание, французы уже не могли утверждать, будто не знают о том, что творится в подвалах полиции, подобно тому как немцы в свое время говорили, будто не знали, что представляет собой Освенцим.
Но «Допрос»— это будет позже. А в то солнечное утро Аллег сидел в своем тихом кабинете и старательно отвечал на вопросы, которыми я его засыпал. Под конец нашей беседы, поняв, что я никого в городе не знаю, он сказал:
— Я могу связать вас с человеком, который поводит вас, покажет… Один молодой журналист… Знает Алжир как свои пять пальцев.
Молодой журналист работал в соседней комнате и сразу же предложил свои услуги.
— Что вы хотите увидеть в первую очередь?
— Касбу.
— Тогда подождите, пока я разделаюсь с гранками, или, если хотите, спуститесь вниз в кафе…
— Не беспокойтесь, — самоуверенно проговорил я. — Я справлюсь и сам. У меня есть карта…
— Карта? Карта Касбы?
Я вынул из кармана «Голубой путеводитель», неизменный спутник всякого туриста, и разложил карту на столе.
— Вот, смотрите!
— Нет, это вы смотрите! — журналист улыбнулся и ткнул пальцем в широкое пространство, обозначенное словом «Касба». Это было чистое, белое пятно, лишь кое-где пересеченное извилистыми линиями безымянных улиц.
Итак, пришлось нам пойти вместе. Но пока мы собрались, небо снова нахмурилось, полил дождь. Мы сели в такси, поднялись на самый верх каменистых холмов, въехали в массивные каменные ворота — остаток древних укреплений — и отпустили машину. Отсюда начиналась Касба.
Мы свернули в узкую пологую улочку. Перед низкими, темными входами сидели или стояли, привалившись к стене, увядшие, расплывшиеся женщины с безобразно накрашенными лицами. Это был «Картье резерве» — квартал проституток. Некоторые из них бесстыже зазывали нас, другие только провожали пустым, ничего не выражающим взглядом. Мы свернули в другую улочку, потом в третью. И всюду те же одутловатые нарумяненные лица, скривившиеся в бесстыдных гримасах или же застывшие в мрачном безразличии.
Я потерял представление о том, в каком направлении мы движемся. Мы шли не по улицам, а по узким, извилистым каменным коридорам. Сырые черно-серые здания наверху почти сливались, иногда соединенные общими сводами, иногда чуть раздвинутые, чтобы дать место крутой каменной лестнице, где толпились продавцы воды с медными бидонами, закутанные в пожухлые покрывала женщины, стайки полуголой детворы. По самой середине улочек текли грязные потоки. Грязь, казалось, навечно пропитала и стены, и воздух, и даже струи дождя, которые продолжали стекать с крыш.
После долгих блужданий мой спутник остановился возле низкого полуобвалившегося здания,
