Александр Тюрин
Тринадцать уколов
1
Стояла ледяная осень 19.. года, года интересного тем, что никто не знал, чем он кончится. И кончится ли вообще. Как обычно толпа вдыхала, раздувая ноздри, запах жестокости. Как обычно худосочная интеллигенция маялась от своего невежества.
Некоторые граждане, которые соскучились по мужской ласке вождей, скапливались на главной площади города и, широко разинув рот, требовали их воскрешения. Но литератор Боря Лямин рот раскрывал только, чтобы влить в себя популярную жидкость, ублаготворяющую сознание. Веяние времени заключалось в том, что он нередко пытался проехаться за счет собутыльников. Те в долгу не оставались. Поскольку такие дела не клеились, друзья вели себя злобно. И как-то раз, когда наступил черед всяких подначек, один вредный собутыльник подпустил Боре:
– Мы все устали от твоей талантливой прозы. Нас всех от нее тошнит, поэтому больше не жди похвал. Заставьте меня пялиться на «Мону Лизу» сорок восемь часов в сутки и кончится это тем, что я разорву шедевр и использую его не по прямому назначению. Хватит тебе, Борис, быть глистом, пора на простор. Ты понимаешь, о чем я лопочу?
– Понимаю. О чем? – послушно отозвался Боря.
– Издай ты книжку, лопух. Связи, блат, блют, партийность, народность – ничего этого на нынешний день не требуется. Завтра все может изменится, а сегодня – деньги на бочку и вперед.
– Издать? Это как? – Лямин чувствовал, что у него не дрогнула ни одна извилина в мозгу.
– Сядь да покак, Борис. Едва четыре тысячи баксов облагородят твой пыльный карман, сможешь ты стать солнцем русской литературы, могучей кучкой. Если, конечно, тебя удовлетворит умеренный тираж и ты не собираешься как лампочка Ильича проникать в каждую избу. Совет я тебе дал бесплатно, пользуйся. Постарайся вытянуть из колоды трех-четырех «тузов» – я про жирные кошельки. Соображаешь?
Свет понимания по-прежнему отсутствовал в тусклых глазах Бориса, поэтому советчик продолжил.
– Пошарь в записных книжках – могут пригодиться какие-нибудь дорожные попутчики с большими чемоданами, одноклассники, которые продавали тебе жвачку за рубль, ребята с твоего курса, что круто взвивались по комсомольской или партийной линии. Почти все они сейчас обросли финансовыми жирами. Попробуй поверить: люди, близкие тебе не более, чем зулус Мандела, могут быть связаны с тобой кредитной ниточкой. Попаси их. Или я тебя не уважаю. Или мы все тебя не уважаем.
Слова запали, вернее провалились в душу Бори, недаром же она напоминала то ли погреб, то ли колодец. Полумолодой полухудой полулысый литератор Лямин давно уже отставил мечты о вхождении на книжные полки районных читален и пробавлялся тем, что сочинял предисловия, междусловия и послесловия к книгам более весомых товарищей по писательской партии. Или переписывал на удобоваримый манер невнятные переводы-подстрочники забугорных эпопей-опупей про мужиков с большими мечами и баб с большими сисями. Но если попробовать?..
Альфред Мамедович Гасан-Мамедов запросто мог отвалить полторы тысячи «зеленых» и не моргнуть ни одним своим глазом-черносливом. Знакомство с ним состоялось лет пять назад в сухумском самолете, когда джигиты еще не брались за базуки и фаустпатроны, а приторговывали на базаре хурмой по три рубля. Во время авиарейса Боря с Альфредом то и дело устраивали социалистическое соревнование. Пытались обставить друг дружку в стихотворчестве на тему толстых южных ляжек и низких попок своих попутчиц. Тогда и обменялись телефонами – не поймешь зачем, учитывая, что Альфред являлся инструктором комсомольского райкома, Боря же – вольным тунеядцем.
А нынче железная дорога, отняв последние деньги, доставила Лямина на станцию Репино. Дальше, по правой крайней тропке, он двинулся сам. (Налево когда-то находился спортлагерь пароходства, где в палатках визжали из-за половых извращений моряцкие девки – страдали за чемоданы с «монтаной». Туда Бориса пускал пожить приятель – мастер спорта, но приходилось отрабатывать гостеприимство, безуспешно сдавая нормы ГТО.)
Хозяин для затравки похвалился домом-виллой. Экскурсия началась с андерграунда, то есть подвала, где располагались пинг-понг, сауна и электрогитара с усилителем фирмы «Фендер».
И дальше с выпендрежем и чувством самоудовлетворения демонстрировались первоэтажные охотничьи трофеи (рога, спиленные у невезучих лосей и невеселые головы, отнятые у мишек), второэтажная электроника (утробно урчащая, жалобно попискивающая, заманивающая в душещипательные компьютерные миры), третьеэтажные сортиры с ароматными унитазами в голубой горошек и музыкальными бачками. После экскурсии уважаемый хозяин завел возможно уважаемого гостя в гостиную. И там, у камина, заслоненного решеткой, свистнутой со старинной могилы, стал выведывать творческие планы. Затем на пару и даже несколько соревнуясь, хозяин и гость распатронили некоммерческую и коммерческую литературу всех времен и народов за поверхностность, жалкие претензии на глубокомыслие, убогий список сюжетов и дешевую игру на эмоциях. Затем Альфред взял рукопись Лямина и наугад заглянул в нее.
«Холмс-младший1 отложил в сторону виолончель, бросил в рот горсть ассамской
цветочной пыльцы и запил ее «скотчем» (на два пальца) с содовой.
– Vutson (Ватсон), – обратился он к своему собеседнику, расположившемуся в соседнем типично викторианском кресле.
– Watson (Уотсон), sir, – отозвался тот.
– Правильно, Уотсон. Я придал своему голосу русский акцент.
– А я очень люблю русскую литературу. Помните, «то как зверь она завоет, то подарит три рубля…»
– Dear friend, мы все ее очень любим, но что вы еще заметили необычного?
Уотсон-младший2 сделал
затяжку из турецкого чубука и подумал: «Где иллюзия, где явь? Более
правдиво то, что я чувствую, вдохнув обычный воздух или втянув ноздрями
пряный дым малайского табака? В одном случае в моем мозгу выделяются эти
вещества, в другом те. И по какую сторону истина?..
– Ничего необычного я не заметил, Холмс. Ровным счетом.
– Я бы не сказал, что такой ответ меня порадовал, – Холмс пожевал бетеля и, извинившись, сплюнул длинной красной слюной на ковер. – Сегодня утром, когда я зашел в кабинет – через пять минут после вас – в воздухе был запах хорошо смазанных сапог.
– Но в Англии никто не носит смазанных сапог.
– Вот именно. Следовательно запах оставил здесь «товарищ» из СССР.
– Towarizsch (Тоуварижч)? – переспросил Уотсон, – русский?
– То-ва-рищ. Советский. Это слово происходит от тюркского «товар», что значит, по-нашему, по- английски, скот.
– Но чем этот «владелец скота» здесь интересовался?
– Может быть папкой с материалами об убийстве начальника водонапорной станции в Ист-Энде.
– Холмс, я не понимаю. Какое отношение советский может иметь к лондонскому водопроводу?
