завопила:
— Где Джесси? Джесси!
— Я здесь, — ответила снизу спутница Браша.
— Джесси, выручи, дай на вечер твой платок!
— Возьми, Хильда, только не разбрасывай там ничего у меня.
Компании парней и девушек то и дело выходили на улицу, окутанные облаками волнующих разговоров. Дом понемногу пустел и погружался в тишину. Джесси привела Браша в клубную комнату на первом этаже. В комнате стояла старая мебель, выброшенная из холлов и гостиных. Там был карточный стол с ногой, забинтованной изолентой, и с обшарпанной кожей; стояли вразброс несколько кухонных стульев. Вокруг царил беспорядок. Джесси механически начала расставлять стулья по местам, поправлять диванные подушки, складывать разбросанные журналы. Она повесила на свои места брошенные прямо на диване и на стульях гитары, убрала забытые теннисные ракетки. Затем села на кушетку и стала развязывать ленту, заплетенную в волосы.
— Как вас зовут? — спросила она.
— Джордж Марвин Браш. Я родом из Мичигана. Я продаю школьные учебники. Я приехал сюда по делу — встретиться с одним человеком. Я попросился к вам поработать на кухне, потому что мне нравится среди студентов и там, где люди работают. За свою жизнь мне приходилось заниматься самой разной работой.
Джесси устроилась поуютнее и встряхнула головой, расправляя освобожденные волосы. Она слушала Браша с самоуглубленным вниманием, словно что-то решая в уме.
— У вас чудесный голос, — сказала она. — Все подумали, что было бы неплохо, если бы вы решили остаться и поработать у нас.
— Я бы с удовольствием.
— Что же вы не садитесь?
— Спасибо, — поблагодарил Браш и сел наконец на один из стульев.
Джесси закинула руки за голову и с наслаждением вытянулась на кушетке, устремив томный взгляд в потолок. Наступившее молчание и ее выразительная поза тревожили Браша; он подвинул стул ближе и заговорил тихим серьезным голосом:
— Моя жизнь проходит в поездках, и я встречаю множество людей, но чуть ли не каждый из тех, кого я встречаю, внушает мне настоящий ужас и отвращение. Даже сегодня вечером, здесь, в лагере. Я сегодня узнал человека настолько подавленного жизнью, что мысль о нем гнетет меня теперь постоянно. И вдруг я увидел вас и сразу понял, что вы очень хорошая, и я не могу найти слов, чтобы выразить, что со мной сейчас происходит. Этот разговор очень важен для меня; но у нас мало времени, и к тому же вы устали после работы… Я прошу вас извинить меня, если я показался вам обыкновенным любителем случайных связей. Я хочу, чтобы вы лучше узнали меня, мой характер, поэтому я буду писать вам письма.
Медленно и с некоторой опаской Джесси переменила свою вальяжно-вызывающую позу и села прямо. Теперь она смотрела на него полными изумления глазами.
— Во всем свете нет человека, которому мне хотелось бы написать, — продолжал Браш. — Но когда я встретил вас, вы показались мне такой красивой, что я не захотел упускать возможности познакомиться с вами. Мы могли бы стать… хорошими друзьями. Я хочу рассказать вам о себе, о своих увлечениях. Можно? Вы мне разрешаете?
Джесси чуть покраснела.
— Ради Бога! — сказала она.
— Итак, я уже сказал, что меня зовут Джордж Марвин Браш. Мне двадцать три года. Два года назад я окончил Баптистский колледж Шилоха в Уоллинге, штат Южная Дакота. Я баптист и очень религиозен. Я вырос на ферме в Мичигане… А вы ничего мне не расскажете о себе?
По ее вытянувшемуся лицу Браш понял, что ему готовится не очень ласковый ответ. Но она только сказала отрывисто:
— Меня зовут Джесси Мэйхью. Мне двадцать два. Я учусь на старшем курсе в Мак-Кеновском колледже в Огайо. После выпуска я буду учителем. Я — методистка.
Ее серые глаза с холодком смотрели в его голубые.
— Можно вас спросить?.. У вас есть отец и мать?
— Нет, — отрезала Джесси. После тягостной паузы она добавила, напуская на себя небрежный вид: — Я росла в приюте. Меня оттуда взяли одни люди, которые потом умерли. Со второго курса я сама содержу себя.
— Я думаю, у многих такая же судьба, как у вас, — сказал Браш.
Вдруг ни с того ни с сего зазвонил будильник на каминной полке. Джесси было лень вставать, а Браш не решался протянуть руку и стукнуть по кнопке, и будильник звенел и звенел, наполняя комнату нудным пронзительным дребезгом.
— Что касается меня, — продолжал Браш, когда звон наконец прекратился, — то я вырос на ферме. У меня были и отец, и мать, и два брата, оба старше меня. Один из братьев стал моряком, другой остался с родителями. Я приезжал к ним на Рождество, навестить, но… вы знаете, дома я тоже себя чувствовал почти сиротой. Конечно, я люблю их, но между ними и мной словно какая-то стена. Видите ли, они не хотели, чтобы я поступал в колледж.
Он взглянул ей в лицо, надеясь увидеть сочувствие.
— Я работаю всю жизнь. Я вовсе не хвастаюсь, когда говорю, что я учился лучше всех. Я был капитаном наших баскетбольной и футбольной команд, но у меня не хватало времени, и я бросил и футбол, и баскетбол. Я уверен, вы тоже хорошо учились.
— Да, — снова краснея, ответила Джесси, — на одни пятерки.
Браш улыбнулся. Он очень редко улыбался.
— Перед тем как просить вашего позволения писать вам, — продолжал он, — мне кажется, вы обязательно должны знать обо мне кое-какие вещи, которые трудно назвать симпатичными. Я имею в виду то, что люди всегда называют меня сумасшедшим и… и даже негодяем. Но прежде чем я скажу вам о своих недостатках, я хочу, чтобы вы знали, что с момента моего прозрения я ничего не совершил из дурных намерений. Я ни разу не солгал, за исключением, правда, одного случая, когда я сказал неправду одному человеку, что я бывал в Нью-Йорке. На следующий день я пошел к нему и признался, что соврал. А если я совершаю что-нибудь из того, что люди обыкновенно совершают в раздражении, непременно раскаиваюсь потом и приношу извинения.
— А почему вас считают негодяем? — спросила Джесси.
— Это потому, что мои принципы не совпадают с их принципами. Например, однажды меня посадили в тюрьму за то, что мой взгляд на деньги оказался не такой, как у них.
И он рассказал ей историю с арестом, которая произошла с ним в Армине, дополнив ее своими теориями Добровольной Бедности, пацифизма, наказания преступников прощением, а также присовокупив историю своего тюремного заключения.
— Но даже если меня и не сажают в тюрьму, то все равно называют чокнутым, — заключил он. — Вы понимаете, что я имею в виду?
— Да.
— Наверное, после всего того, что я вам рассказал, вы посчитаете меня… не совсем подходящим для знакомства?
— Нет, это не так.
— Я не обижаюсь на моих друзей, которые при случае называют меня чокнутым, — я знаю, они шутят. Но, может быть, вы, как и другие люди, думаете… может быть, вы всерьез считаете меня сумасшедшим?
— Нет, — сказала Джесси. — Меня не волнует мнение других людей. Мне нравится, что люди такие разные.
— Тогда я расскажу вам о трех самых больших разочарованиях за всю мою жизнь. Память о них с каждым годом угнетает меня все меньше, и когда я рассказываю об этом кому-нибудь вроде вас, я убеждаюсь, что они почти совсем не имеют значения. Итак, первое из них состоит в том, что… что в колледже меня так и не приняли ни в одно из трех студенческих обществ, которые там у нас были. Я был
