уговорил себя задержаться.
И не напрасно! К концу первого дня заключения я узнал, мою кормилицу зовут Анне Раис, она сестра бургомистра. На следующий день, за ланчем мы болтали как старые знакомые, арестантский обед она разделила со мной, а после Комплеты задержалась послушать историю моей жизни. Задержалась аж до пятого Септа. До сих пор помню родинку на ее правой груди, пуп горошиной и рыжую поросль любовного холмика…
Выслушав воспоминания незадачливого эксперта по пенитенциарным вопросам, я невольно восхитился.
— Вы опасный сердцеед, Маршалси! Сердцеед и соблазнитель! Впервые увидев, прекрасная жена каретника кормит вас молочным пудингом, очаровательная тюремщица с родинкой превращает ваше заключение в рай. Уверен список сеньорит, не устоявших перед вами обширней земельного реестра маркграфств. Сознайтесь, Маршалси, не за чрезмерную ли раздачу рогов Его Величество Император отринул вас от столичных забав.
Лежак под Маршалси страдальчески с натугой скрипнул. Самого идальго я не видел, изучал карту трещин потолка, но по звуку догадался — он сел.
— Знаете, Вирхофф, — не слишком дружелюбно заговорил он, — давайте договоримся не задавать лишних вопросов.
— Как пожелаете, — согласился я, осознавая, что коснулся больной для Маршалси темы.
В камере воцарилась молчание. Идальго снова завалился на лежак, а я продолжал пялиться в потолок. Так, в молчании, прошел третий день нашего бессрочного заключения. Маленькая размолвка заставила меня поторопиться с обдумыванием наилучших вариантов передислокации в более достойное место. Свалить от сюда поскорее требовала не только гнетущая обстановка, но и каждая клетка моего свободолюбивого тела. Ко всему прочему я находился при исполнении служебных обязанностей. Работодателем оговорены конкретные сроки действий и, опоздать, значит бросить тень на свою репутацию героя. Тюрьма не оправдание. Не преодолеть десяток дохлых стражников и полуметровой толщины стены?! Позорище, да и только!
План созрел к ланчу. С голодухи что ли? Ни чем выдающимся он не блистал, сами понимаете, составитель не Эйнштейн, но был прост в реализации и времени на подготовку требовал не много. Я поделился соображениями с Маршалси. Тот подумал и согласился.
— Почему нет. Заняться все одно нечем.
Дождавшись раздачи пайка, мы по совместному уговору, припрятали по паре помидор. Позднее, при помощи платка я выжал из плодов немного сока, разбавил выжимку вином и получил примерно полпинты бутафорской крови. Оставалось произвести некоторые приготовления и подождать пока сменится стража.
— Поосторожней с кулаками, — напомнил я инструктаж Маршалси. — А то в место побега, меня отправят в покойницкую, а вас на каторгу.
Маршалси не определенно пожал плечами и произнес без особой уверенности.
— Постараюсь.
И вот наш час пробил. Я плеснул себе на рубаху эрзац крови и заблажил:
— Убивают! Спасите!
Маршалси, согласно разработанному сценарию, разбил табурет, опрокинул стол и, выломав ножку, бросился меня 'лупить'. От первого 'удара' я брякнулся о стену. Даже Маршалси, посвященный в нюансы предприятия, изменился в лице, думая, что по неосторожности врезал мне как следует. И то, правда, проделал я трюк мастерски, не зря зарабатывал на хлеб каскадером. Когда отлип от стены, на ней осталось огромное 'кровавое' пятно. Идальго замер в растерянности.
— Действуйте! Действуйте! — зашипел я. — В окошко увидят!
Маршалси живо опомнился, и мы продолжили спектакль. Очевидно, со стороны действо выглядело натуральным 'избиением младенцев'. Я летал по камере бейсбольным мячом. 'Кровь' брызжела во все стороны. Мои жалобные завывания 'Спасите!' и 'Умоляю!' слышались, наверное, за квартал от тюрьмы. Когда же я от очередного удара, весом тела сломал, заранее расшатанный лежак, а Маршалси принялся, остервенело месить меня в соломе, стражники клюнули на подставу. Коридорный стражник, заручившись поддержкой двух таких же остолопов, открыл дверь и, крикнув: Прекратить безобразие! кинулся на разбушевавшегося идальго. Маршалси отступил, заманивая противника подальше от дверей и оставляя меня в неприятельском тылу. Я восстал из праха, что птица Феникс, и мы уделали стражу в два счета.
— Быстрее, Маршалси, — поторопил я идальго, вырывая из рук бесчувственного недвижимого стража клинок.
Вооружившись двумя трофейными мечами, Маршалси последовал за мной. Проносясь коридором, мы, не таясь, ринулись вниз по лестнице…
…Вверх по ступенькам скоро поднимался сеньор Пачеко в сопровождении ординарца.
— Я люблю тебя, жизнь!* — заорал я воодушевленно.
Сеньор Пачеко не успел схватиться за эфес своего оружия, как получил от меня в качестве приветствия замечательный маваши-гери[30]. Фонарь у него обещал быть почище, чем у племянничка.
С ординарцем обошлись менее гуманно. Маршалси двинул беднягу плечом и тот, кувыркнувшись через перила, рухнул с высоты на каменный пол. В жизни не видывал такой кляксы!
Выскочив в тюремный двор, мы не раздумывая, впрыгнули в коляску с запряженной чалой конягой. Дремавший грум, схлопотав от идальго по шее, вывалился с козел. С пассажиркой, полной респектабельной сеньорой, комфортно расположившей телеса на мягких подушках, вышла заминка. Не мог я применить к женщине лапотную непочтительность! Пришлось вежливо намекнуть освободить плацкарт подвижного средства.
— Я изнасилую вас во все девять дыр вашего сдобного тела! — страстно простонал я в лицо нечего не соображавшей с испугу тетке. — И даже, — тут с моей стороны последовала зловещая пауза, — между пальцами ног!
Сеньора-толстушка, проявив поразительную расторопность, вскочила с насиженного места, дико взвизгнула и, развернувшись, рухнула на четыре кости на брусчатку. Подол ее дорогого, шелкового, розово с желтым платья предательски задрался и явил миру тайное: кружево панталон на мясистой попе и контрабандные белоснежные чулки из Дю Риона на бутылочных икрах и ляжках.
Маршалси подхватив поводья, ожег чалого кнутом. Холеная животина взбрыкнула и понеслась вовсю мочь. Авантюра с побегом вступила в трагическую фазу. До свободы оставались тюремная площадь, охрана ворот и сами ворота в которые выезжала продовольственная фура.
Крик толстухи привлек ненужное нам внимание. До этого вальяжно переругивавшийся с возницей фуры стражник оживился и кинулся закрывать створины ворот. Второй, его напарник по караулу, попытался опустить решетку. Я нутром почувствовал, не успеваем!!!
Маршалси думал так же. Поэтому размахнувшись, швырнул экспроприированный меч в стражника. Трофей контузил слугу закона в голову не позволив опустить решетку. Второго стражника, исполнив замысловатый маневр, Маршалси стоптал конем. Мы продрались в не закрытую щель ворот на площадь и, распугивая праздный люд, понеслись к кварталу Менял к Воротам Трех Праведников, к выезду на торговый тракт.
— Как быть с мальчишкой? — перекрикивая грохот колес, обратился ко мне Маршалси.
Я оглянулся назад. Под солнцем блеснули кирасы преследователей.
— Надеюсь, ему хватила ума убраться из Лектура и без нашей помощи, — прокричал я в ответ, не очень рассчитывая, что идальго меня услышит.
…Торговая…Каретная…Кондитеров и вот Большая Купеческая и городские ворота. Сквозь грохот колес по булыжникам мостовой я уловил звуки горна. Правила менялись. В действие вступали законы охоты. Требовалось срочно, что то предпринять. Я оторвал от окровавленной томатным соком рубахи не менее окровавленный ворот и, размахивая им орал.
— Закрывай ворота! Закрывай! Мятеж! В городе мятеж!
Маршалси не оглядываясь, рявкнул.
— Чокнутый!
