справедливо. Я рискую головой, а вы, стоя на трибуне и покуривая сигару, кладете в карман несколько миллионов'.
'Нет, что вы! — запротестовал он. — Вы получить тридцать пять процентов от мой выигрыш. Только... только нам надо говорить с другие гонщики или... — Он сделал паузу. — Или... дать им долю'.
В то время подобного рода пари широко практиковались, так же как, например, на бегах или скачках. Да и было бы странно, если бы в Монте-Карло, этом игорном аду на Ривьере, автогонки проходили без тотализатора. Но тут установился особый обычай: перед гонкой по жребию определялся тот участник пари, кому полагался весь выигрыш за такого-то гонщика. Вот почему удача синьора Сорента всецело зависела от моего успеха. Из любопытства я спросил его, чем же он гарантирует мне выполнение своего обещания. Ибо, как известно, люди всегда охотно соглашаются делиться деньгами, которыми пока еще не владеют. Но потом, когда они уже держат их в своих руках, дело обычно принимает несколько иной оборот.
Сорент немедленно достал из бумажника сложенный вчетверо листок и протянул его мне через стол. Это было нотариально заверенное обязательство выплатить мне в случае выигрыша тридцать пять процентов соответствующей суммы.
Я спрятал бумажку и сказал, что дам ответ завтра. Сорент встал и весьма темпераментно, со всей пылкостью южанина простился со мной.
'Уж ты не обижайся на меня за этого типа, — сказал фон Зигель. — Я ему кое-чем обязан и решил, что его предложение придется тебе по вкусу. Люди моего круга любят делать деньги чужими руками. Но разумеется, не в ущерб посредникам! Напротив. Каждый получает свою реально обоснованную долю. Имея нюх на такие дела, можно находить деньги прямо на дороге. В данном случае, дорогой Манфред, это почти буквально так'.
Он выразительно посмотрел на меня. Видимо, Сорент посулил ему комиссионные. Только этим я мог объяснить его настойчивое желание склонить меня к сделке.
'Что ж, — ответил я. — Каждому хочется чего-то добиться. Для приятной жизни, естественно, нужны деньги! Но знаешь, Гайнц, намерения твоего молодого друга совсем не оригинальны. Мне вспоминается история, происшедшая несколько лет назад в Триполи и едва не окончившаяся скандалом. Вот как это было: Муссолини назначил на пост губернатора Ливии маршала Бальбо, которому однажды взбрело в голову провести по всей Италии лотерею в пользу предстоявших в Триполи автомобильных гонок. Билет стоил только семь лир, и оборот этой лотереи достиг многих миллионов. И тогда было тоже ровно столько 'выигрывателей', сколько гонщиков боролось за 'Гран премио ди Триполи'. То есть тридцать гонщиков и тридцать 'выигрывателей', заранее определенных жребием.
Этих потенциальных счастливчиков перебросили на самолетах в Ливию, где они были гостями автомобильного клуба. Затем, уже на месте гонок, устроили дополнительную лотерею, где опять-таки по жребию каждый из предположительных 'выигрывателей' получал стартовый номер 'своего' гонщика. Жил тогда в Триполи лесопромышленник из Пизы; он вытянул билет с номером машины Акилле Варци, которого считали главным фаворитом этой гонки. И вот пизанский фабрикант предложил итальянцу Варци то же самое, что только что предложил мне Сорент, — выиграть гонку. Варци не без труда сумел заинтересовать в этой афере своих соперников: Кампари, Борцакини, Широна и Нуволари. Лесопромышленник предложил Варци три миллиона, которые тот обязан был разделить со своими коллегами, разумеется, при том условии, что они дадут ему выиграть.
Машины приняли старт при почти сорокаградусной жаре. Не желая форсировать мотор, Варци держался в середине, уступив ведущие места своим компаньонам по сделке. На первой половине маршрута всем им блестяще удалось соблюдать согласованную тактику. Кампари шел перед Широном и Нуволари, за ними следовал Борцакини. Варци нарочно поотстал. После пятнадцати кругов машина Кампари выбыла из строя, Борцакини тоже почему-то сошел с маршрута, Широн заметно сбавил скорость. Вскоре после этого фавориту Варци из-за неисправности в зажигании пришлось подъехать к механикам.
На трибуне сидел потный от возбуждения лесоторговец и непрестанно теребил лоб дрожащей рукой. С перекошенным лицом он ерзал на стуле, чувствуя, как вожделенные миллионы уплывают. Но Варци вновь включился в гонку. На последнем круге Нуволари, замедливший темп, все еще опережал его на тридцать секунд, а фавориту из-за перебоев в двигателе, который не переставал чихать, никак не удавалось преодолеть разрыв. Словно прихрамывающая утка, двигался он по трассе. Когда до финиша оставалось несколько сотен метров, Нуволари снова остановился. Дико размахивая руками, он потребовал бензина. К нему подбежали механики с канистрами, заправили его бак. И только в эту минуту его нагнал Варци. Он ехал почти 'ползком'. Вот как была 'выиграна' эта довольно своеобразная гонка в пустыне.
Во время чествования победителя никто не обратил внимания на одного обезумевшего от радости болельщика, снова и снова хлопавшего обессиленного Варци по плечу. Примерно через два часа трое хорошо одетых мужчин сидели в прохладном номере отеля и торжественно распивали шампанское. Это были Варци, Нуволари и Борцакини. Они предвкушали сладостное отягощение своих бумажников миллионами — миллионами, которые они в порядке исключения приобрели не ценой сумасшедшей, захватывающей дух гонки, а просто благодаря медленной езде.
Руководители гонок насторожились, они заподозрили крупное мошенничество. Но так как в этой истории было замешано слишком много мастеров высшего класса, то до официального расследования дело не дошло. Парням просто указали на недопустимость таких штучек, и тем все и окончилось. Было решено в будущем проводить розыгрыш дополнительной лотереи ровно за десять минут перед стартом, то есть в момент, когда все гонщики уже сидят в машинах, готовые сорваться с места. В этих условиях уже никак нельзя было договориться со 'своим' гонщиком, и никто из нас не мог знать, кого он облагодетельствует своей победой...'.
'Вот что, Гайнц, — сказал я в заключение. — У меня нет никакого желания инсценировать новое издание триполитанского скандала'.
'Жаль, очень жаль, — сокрушенно заметил фон Зигель. — И это в самом деле твое последнее слово? Да ты только подумай — такие огромные, такие шальные деньги! Давай вернемся к этому разговору завтра'.
'Напрасные старания, Гайнц. Мое решение твердо'.
Зигель, видимо, понял, что со мной ему не спеться. Но он не подал виду и перевел разговор на другую тему.
'Ладно, Манфред, — сказал он, — перевернем пластинку'.
'Слушаю', — сдержанно ответил я.
'На нашей яхте часто бывают представители крупных фирм, с которыми шеф заключает контракты. Для оживления вечерних бесед господ фабрикантов нам постоянно требуются девушки, и мне, естественно, приходится менять их время от времени'.
Чистосердечно и без тени смущения бывший офицер-наставник военного училища рассказал мне подробности своей новой профессии.
'Пребывание этих юных фей на борту ограничивается временем перехода из порта в порт. Их обязанности: ходить с нашими клиентами в театр, затем ужинать с ними и возвращаться на корабль. Видел бы ты, что творится с этими бонзами! Они прямо обалдевают... Ты, вероятно, не поверишь, как быстро самые порядочные девушки из хороших семейств превращаются в девиц легкого поведения. Очевидно, мое предложение неотразимо: элегантная яхта, деньги в руки, красивые новые платья, танцы, флирт, каюты люкс, плавательный бассейн на палубе, бесплатный стол'.
Он ошеломил меня, этот обер-лейтенант рейхсвера, превратившийся в торговца живым товаром, в организатора 'сладкой жизни'. Его былая 'офицерская честь', незыблемая и словно зашнурованная в корсет, при первом же случае растопилась, как масло на солнце. Нет уж, подумал я. Останусь-ка я лучше при своей аскетической и полной опасностей жизни. Мое любопытство к его плавучему дворцу сразу исчезло.
'Ну, теперь-то ты, надеюсь, сообразил, что к чему', — сказал Зигель.
'Нет, не сообразил. Я все никак не пойму, чего ты от меня добиваешься! У меня в голове совсем другое, и незачем мне увиваться за шикарными девочками в твоем греховном Вавилоне. Короче, ты обратился не по адресу'.
Непринужденность нашего разговора безнадежно пропала. Гайнц фон Зигель уразумел, что не заманит меня в свое гнездо, и мы оба, хотя и по-разному, окончательно разочаровались друг в друге.
