А ведь когда-то я восхищался этим человеком как образцом неподкупного, по-рыцарски честного офицера. И вот что осталось от моего идеала. Это казалось непостижимым.
Мы расстались куда холоднее, чем встретились накануне, и я искренне радовался, что в последующие дни моего пребывания в Монте-Карло он мне больше ни разу не попался на глаза. Тогда я, конечно, не знал, что через несколько лет встречу его в совсем иной обстановке.
...Ближайшее воскресенье оказалось для меня тяжелым рабочим днем. В час пополудни, незадолго до старта, механики выкатили машины на 'исходные позиции'. Стоял знойный безветренный августовский день, нещадно палило солнце, и пот стекал с нас ручьями. Тридцать семь градусов в тени! А нам предстояло три с лишним часа гонять по улицам этого маленького города. Поистине дьявольский коловорот! Тесные переулки и какие-то невиданно крутые повороты. Длина одного круга составляла 3,18 километра. По этому кольцевому маршруту надо было промчаться ровно сто раз со среднечасовой скоростью порядка 100 километров. Справа и слева — фешенебельные отели или виллы миллионеров, пышные пальмы, парки, скалы. Обгонять было почти негде. Кое-где ширина трассы едва допускала движение только одной- единственной машины. Тут гляди в оба, води с точностью до сантиметра, а не то врежешься в скалу или свалишься в море.
На каждом повороте нас подкарауливала смерть, и все были полны решимости во что бы то ни стало перехитрить ее. Здесь можно было выиграть сто тысяч франков и в придачу честь оказаться наибыстрейшим в этой адовой круговерти.
Восемнадцать тысяч зрителей сидели и стояли на Скалистых склонах, на крышах домов, на балконах и террасах. В порту люди толпились на палубах яхт. Над казино развевались флаги, и, покуда вертелась наша рулетка, игорная рулетка замерла.
Наконец настала минута старта. Мы подошли к машинам, поудобнее устроились па сиденьях, проверили зеркала заднего вида и впились глазами в человека, державшего в руке стартовый флажок. Последние секунды! Мы включили зажигание, взревели моторы!
Нойбауэр поднял растопыренные пальцы рук: еще десять секунд! Пополз вверх белый вымпел. Еще семь, шесть, пять секунд! Четыре секунды!..
Настал момент хитроумного использования сцепления. Отпускать педаль не слишком быстро, не слишком медленно, увеличить обороты, но не дай бог, чтобы забуксовали колеса!
И вот... Ровно час дня. Взмах флажка, и вся свора срывается с цепи!
Двадцать четыре рычащих чудища, окутанных облаками газа и масляных паров, обгоняя друг друга, вырываются на трассу. Каждый старается высвободиться из клубка. Начинается борьба каждого против всех, борьба с собственной слабостью, с каверзами, подстерегающими тебя на каждом метре пути, с машиной, неудержимо летящей вперед. Караччиола впереди... я впереди... Колесо в колесо с перемежающимися разрывами в считанные сантиметры, мы, словно склеенные, часами несемся по маршруту...
Это вполне отвечало вкусам толпы. Сенсация! Поединок не на жизнь, а на смерть!
Не столкнутся ли, не разорвет ли их в клочья?
Нет, подобно снарядам, выпущенным из орудий, мы опять и опять вылетаем из мрака тоннеля. Сто кругов под жгучим средиземноморским солнцем! Трескается кожа на руках, спина покрывается кровавыми ссадинами. И ты не чувствуешь ничего — ни истощения, ни даже усталости, ты стал автоматом, и все тебе безразлично. На твоих ногах выступают волдыри, но ты их не замечаешь и продолжаешь нажимать на перегревшиеся педали акселератора, сцепления и торможения, машинально следишь за указателем оборотов: 6000, 7000, 7500...
Час за часом кровоточащие руки крутят баранку.
Даже миллионеры на балконах своих люксов и те в поту. Они освежаются лимонадом со льдом, потягивают коктейли, шампанское, то и дело срываются со стульев, подстегиваемые щекочущим ощущением смертельной опасности, нависшей над людьми за рулем.
Нойбауэр и механики, стоящие у бокса, с отчаянием следят за разгоревшейся борьбой братьев, принадлежащих к одной и той же 'конюшне'. Такое строго запрещалось. Нойбауэр развел целый обезьяний цирк — жесты, таблички, знаки, кивки, угрожающее покачивание головой. И все напрасно: мы ничего не видим, мы только прислушиваемся к своим машинам...
Через три часа, вконец обессиленный и задыхающийся от радости, я с напускным равнодушием, 'снисходительно' позволил надеть на себя венок победителя. Караччиола, пришедший вторым, горячо обнял меня. Теперь, когда все обошлось так удачно, дирекция заводов 'Мерседес' тоже сердечно поздравила нас. Еще бы — двойная победа! Чистенький синьор Сорент ликовал как никогда в жизни — вся добыча досталась ему одному. Но о нем я и не думал.
Приняв ванну, я направился в номер моего соперника Караччиолы, где его жена Алиса заботливо обработала мои обожженные ноги. Этой доброй и умной, светской и бывалой женщине, которая, между прочим, хорошо владела многими языками, удалось превратить многолетнюю неприязнь, существовавшую между мною и ее супругом, в настоящую симпатию и дружбу.
Даже Альфред Нойбауэр, слывший закоренелым женоненавистником, проникся к ней уважением и почему-то называл ее 'утесом среди бурного прибоя'.
Во время этой медицинской процедуры вдруг зазвонил телефон. Какая-то женщина попросила позвать меня. Я немало удивился, услышав голос г-жи Роземайер, которая ошеломила меня вопросом: не надавал ли я пощечин Караччиоле. Я не нашелся, что ответить, и она добавила: 'В этой гонке он вел себя просто подло. Все видели, как он мешал вам при обгонах, не давал обойти себя'.
Я повесил трубку.
Мелкие распри и зависть среди жен гонщиков нередко становились причиной вражды между их мужьями. А ведь у нас было и без того достаточно поводов для взаимной антипатии, в первую очередь откровенная склонность Нойбауэра к фаворитизму и неодинаковое отношение к нам со стороны фирмы. Своими колкостями или надменными репликами женщины подливали масла в огонь, то и дело теребя наши нервы, которые и так были перенапряжены.
В этом отношении жена Караччиолы была исключением. Она предложила нам провести этот вечер вместе в маленьком ресторане у самого моря и ни в коем случае не допускать ссор. Когда мы мирно и в прекрасном настроении прошли через переполненный холл отеля, десятки людей смотрели на нас с нескрываемым удивлением.
Рудольф Караччиола пришел в восторг, когда я предложил нанять извозчика и, сделав небольшой крюк, заглянуть к нашим механикам, чей самоотверженный и прямо-таки жертвенный труд позволил нам одержать победу.
Не знаю, как описать радость наших ближайших помощников и союзников, когда мы предстали перед ними. Наш визит был лишь слабым выражением переполнявшей нас благодарности, и они это хорошо понимали.
Итак, мы сели в экипаж мощностью всего лишь в одну лошадиную силу и по пути в приморский бар проехали по небольшому участку гоночного маршрута. По-моему, испытывать контрасты подобного рода — это настоящее счастье, одно из прекраснейших переживаний, возможных в жизни. Во всяком случае, нам это показалось просто очаровательным. Мерно цокая подковами, лошадка неторопливо влекла нас по асфальту, на котором все еще виднелись черные следы шин наших 600-сильных зверей.
На душе у меня было почти так же светло и радостно, как за час до того, когда с сияющим лицом я принял из рук принца Монако тяжелый золотой кубок.
Но далеко не всегда после таких яростных ристалищ соперники сразу вкладывали мечи в ножны. Особенно непримиримо враждовали друг с другом итальянские асы Тацио Нуволари и Акилле Варци, что нередко помогало второразрядным гонщикам добиваться победы. Ни за что не желая уступить друг другу первое место, они были готовы скорее запороть мотор или даже попасть в аварию.
В конце концов Муссолини приказал своему статс-секретарю Туратти призвать их к порядку. Тот дал им телеграмму: 'Ставьте честь нации выше личного честолюбия! Боритесь впредь не за свою личную победу, а за победу Италии!' Но Нуволари и Варци не обратили на это никакого внимания и продолжали враждовать.
Итальянские фашисты, как и немецкие, очень хотели обеспечить своей стране ведущее место в европейском автоспорте.
