— Товарищ генерал? — рассмеялся Вышата, и смех его подхватили все ратники. — Так меня еще никто никогда не звал-величал, ха-ха! Нет уж, любезный Виктор, здесь у нас всё иначе, нет у нас генералов. А вот «товарищ» — хорошее слово, оно и у нас в ходу. Мы хоть от вашего мира обиняком держимся, а всё же кое-что оттуда перенимаем, речь в основном. А то как же иначе? Наши ратники всю последнюю войну прошли, много оттуда новых слов принесли. Вон Боригнев в разведке служил, сорок шесть раз за линию фронта ходил, сорок шесть языков добыл, дважды Герой, Живосил артиллеристом всю войну прошел, и дыр в нем заштопанных от германских осколков да пуль, что на решете — не счесть.
— Интересно вы рассказываете, а Лёша не слышит, — смутившись, но продолжая гнуть свою линию, заявил Виктор и умоляюще посмотрел на волхва. Тот кивнул.
— Будь по-твоему, пусть очнется, — Вышата наклонил посох с одним-единственным живым, зеленым листочком и коснулся этим листочком губ Алексея.
Лёша открыл глаза. Первым, кого он увидел, был Живосил, прилаживающий обратно на пояс свою флягу. Облик его поразил Лёшу, он открыл было рот, чтобы что-то спросить, но заметил Вышату и остальных ратников, и глаза его совершенно округлились от удивления:
— Ребята, вы из исторического клуба? — Голос Алексея был вначале слабым, но постепенно креп и возвращался в свою прежнюю тональность. — А как я среди вас оказался?
— Алексей Викторович, ты пока много вопросов не задавай, и вообще тебе надо бы поменьше разговаривать.
Лёша повернул голову, увидел Виктора, с облегчением перевел дух.
— Привет. Ты живой?
— Как видишь, Лёша. Да и ты тоже живой. Скажи вот товарищам спасибо.
— Живой-то живой, да живого места на нем нету, — подал голос Живосил, — лечить его надо.
Вышата вновь вздрогнул, нахмурился, провел рукой по лбу, отгоняя худые мысли, улыбнулся чему-то, о чем ведал только он сам.
— Постойте-ка, вы всё же кто такие? — Лёша попробовал подняться, но позвоночник его был сломан, и из этой попытки ничего не вышло.
— У меня, похоже, парализовало ноги, — удрученно пробормотал он. — Тело совершенно как чужое, совсем его не чувствую.
— Это потому, парень, что душа у тебя, почитай, новая, а тело старое, — пояснил Вышата. — Однако мы заговорились, а путь у нас не то чтобы очень короткий. Поднимайте их, — отдал он распоряжение ратникам, — и пойдем поскорее отсюда. Место здесь гиблое. Кругом сплошь умруны, непреданные земле, а похоронить их теперь нет никакой возможности. В таких местах Навьи силы копятся, нам тут делать больше нечего. — Он уже с откровенной тревогой осмотрелся и пуще прежнего заторопил ратников: — Быстрей, ребятушки, быстрей. Недоброе предвижу, мрак повсюду густеет…
Кто-то из ратников дал свой плащ для Алексея, и его осторожно переложили на это чудесное, мягкое, словно добротный матрац, ложе. Разделившись по четверо, каждый из вооруженных людей взял в руку уголок плаща, закрутил его в жгут, обмотал вокруг кисти так, чтобы было прочно и не выскользнуло. По молчаливому кивку Вышаты раненых подняли над землей и понесли. Отряд выступил в следующем порядке: впереди шел Вышата, затем несли Виктора и Лёшу, а последним шел Живосил. Оказалось, что помимо фляги, наполненной живой водой, он также вооружен. В руке ученика Вышаты появился немецкий пистолет «люгер».
…То был трофей, который Живосил прихватил с собой в мае сорок пятого, когда во время возвращения своей части из Германии на одном из крупных перегонов ему пришлось спрыгнуть с поезда, «потеряться» и затем, долгое время скрываясь от комендантских патрулей, добираться в родной дом. Исполнив свой воинский долг, пройдя всю войну, начиная с контрнаступления под Москвой, когда прямо с парада в честь 7 ноября сибиряков бросили в бой, Живосил не раз отгонял смерть от своего артиллерийского расчета, в котором служил наводчиком орудия. Никто из расчета не погиб, даже ранен не был, и к концу войны все были многократно награждены, а про Живосила, служившего под именем рядового Жигалова Степана Ивановича даже написали в газете «Красная Звезда». Вот, мол, какой наводчик орудия замечательный, ни одного снаряда впустую не потратил: один снаряд — один точный выстрел — один вражеский танк, блиндаж, пулеметное гнездо. Вообще, каждый из этого отряда прошел столько войн, что рассказ об этих подвигах занял бы не один вечер у камина, под неторопливую речь сказителя и тихое потрескивание поленьев…
Отряд покидал место катастрофы: лесную поляну, заваленную стволами деревьев, обломками самолета и трупами. То тут, то там валялись сплющенные, растерзанные чемоданы и вперемешку с ними части человеческих тел. Вышата споткнулся о чью-то довольно крупную ногу, оторванную, судя по ее ужасному виду, у самого бедра. Труп ее обладателя лежал в полусотне метров в стороне, лицом вверх. То был какой-то толстяк, при жизни, судя по его костюму, часам и запонкам, занимавший высокое положение в обществе. В его остекленевших глазах отражалась Луна, рот был оскален. В таком виде покойник походил на хозяина ярмарочного балаганчика ужасов, набитого кривыми заркалами, пластмассовыми скелетами и вампирами из папье-маше.
— Быстрей, быстрей, — бормотал себе под нос Вышата, то и дело оборачиваясь и глядя на остальных: не отстали ли?
Лёша не смотрел по сторонам. Перебитый при падении позвоночник не давал возможности поворачивать голову, и Спиваков, который не знал и не мог знать ничего о том, что происходило сейчас в Москве, смотрел в небо, думал о маме, о том, что она сейчас чувствует, уверенная в гибели единственного сына. Воображение рисовало картины одна печальней другой: вот мать лежит ничком на кровати, а рядом, на столике, множество пузырьков с лекарствами, вот она медленным шагом идет в ближайший магазин и, увидев на полке готовый завтрак из тех, что любил Лёша, машинально кладет его в тележку, но потом вспоминает о том, что произошло, и плачет. Вот мама идет, понурив голову, по коридорам родной академии, и студенты, завидев ее, отводят глаза…
— Ребята, — позвал Алексей, — а есть у кого-нибудь телефон? Мне надо в Москву позвонить, маме, сказать, что я живой.
Никто ему не ответил. Лишь частое дыхание быстро идущих людей, их глухие шаги и плач ребенка. Плач ребенка?! Алексей, словно очнулся, затаив дыхание, прислушался: так и есть, плакал ребенок и, кажется, совсем-совсем маленький. Собрав все силы Лёша что было мочи крикнул:
— Стойте! Остановитесь! Вы что, не слышите?! Ребенок плачет! Живой ребенок! Значит, он спасся! Не бросайте его!
Вышата тоже услышал плач. Нахмурил брови. Очень странно всё это, но на то и жизнь, чтобы были в ней и такие вот чудеса. Уцелевший после страшной катастрофы ребенок — это ли не чудо!
— Положите раненых возле дерева, где посуше, — скомандовал Вышата. — Все слышат, откуда плач?
— Там, — Боригнев вытянул руку в том направлении, где остался лежать оскалившийся толстяк.
— А мне кажется, вон там, — Вышата ткнул посохом в сторону, совершенно противоположную той, куда указывал Боригнев.
— Да нет, вроде бы впереди, — отозвался Живосил. — Вперед надо идти!
— Ах, как же я не хотел будить его раньше времени, — посетовал Вышата, с укоризной глядя на Алексея, — и ведь как в воду глядел! Теперь уж ничего не поделаешь, придется найти малыша и взять его с собой.
— Как поступим, учитель? Пойдем каждый в ту сторону, откуда плач мерещится? — спросил Живосил.
— Нет, — покачал головой Вышата, — разделяться неразумно. — Двое, ты, Живосил, и ты, Боригнев, пусть останутся здесь, остальные за мной.
Уверенный в том, что ведет поиски в нужном направлении, Вышата повел остальных ратников за собой. Они отошли от места, гда оставили Лёшу и Виктора, на несколько сот метров, однако сколько бы они ни шли, сколько бы ни искали невидимого ребенка, плач всё время то удалялся, то оказывалось так, что он словно переносился в сторону и с новой силой звучал оттуда. Можно было подумать, что ребенок, если это ребенок, играет с ними, прячется, шустро перебегая с места на место. Вышата, всё больше мрачнея,
