Через несколько минут я уже в воздухе.
Когда народ потянулся на работу к аэродрому, мой истребитель уже носился над ангарами под осенней низкой облачностью. Мне нравилось 'пилить' небо крыльями: 'Чайка' могла удивительно летать по прямой с большим креном. В таком положении хорошо видно идущих сотрудников; хотелось показать себя - молодость хвастлива!
Двигатель самолета то и дело взвывает от резкой дачи газа. Нужно найти один отказ, чтобы он не возник потом в боевом истребителе. Для этого, может быть, придется проделать и не одну сотню таких попыток разрушить воздушный винт.
Когда видишь несущуюся на тебя извилину реки или пашню, все внимание на мотор: обороты, скорость. Горизонт сначала появляется откуда-то сверху, потом быстро опускается, и уже навстречу несутся облака. Самолет пронизывает их, они окутывают, клубятся вокруг. И вдруг все озаряется ярким солнечным светом. Необозримая голубизна...
Истребитель круто взбирается вверх - кажется, что сидишь в неудобной позе: ноги выше головы. Еще немного, и переворотом через крыло снова вниз...
Теперь перед нами новая задача: определить максимальную скорость и скороподъемность. Как говорят в авиации - приступили к снятию летных характеристик. Сагинов стремится из одного полета получить как можно больше точек скоростей от потолка до земли.
Наш самолет имеет практический потолок около 10 000 метров. Конечно, теперь это не высота! Однако тогда были свои трудности: приходилось летать в открытых кабинах.
Для определения максимальной скорости самолета на нем необходимо 'прогнать площадку' - пролететь строго по горизонтали и по прямой на максимальной мощности мотора в течение пяти минут. Тогда самолет получит необходимый разгон - скорость установится, стрелка на приборе замрет на максимальном индексе для данной высоты. На лентах барографа и спидографа чуткие перья напишут горизонтальные линии; но чтобы это получить, нужно замереть, не шевелить рулями, почти не дышать, особенно в последнюю минуту... Глаза фиксируют две точки: высота, вариометр... высота, вариометр. Вперед косишь боковым зрением. Чтобы выдержать хорошую площадку, необходимо терпение и тонкое пилотирование.
Скоростные площадки обычно делаются через тысячу метров. На истребителях того времени задание давалось на пять-шесть таких площадок. Это занимало минут пятьдесят полета. Таким образом горючего оставалось после посадки еще минут на десять.
Но Сагинову этого было мало. Летчик ему попался тоже с настроением - общими усилиями мы хотели выжать из полета все.
- Почему шесть точек? - говорил Сагинов. - Надо сделать за один полет все девять! Знаешь, военные жмут - вот как нужен наш винт! - он проводит рукой по горлу.
- А горючее?
- Высоту наберешь за четырнадцать минут, оттуда быстро, кубарем вниз на девять тысяч метров - прогонишь первую площадку, делай с предварительным разгоном на снижении, прямо подгоняй к ожидаемой скорости. Посиди минутки четыре, да и опять кубарем на восемь тысяч метров. И так до тысячи, а там на посадку. Как раз будешь на последней 'полке' идти на аэродром, - говорил Сагинов горячо и для убедительности даже руки пустил в действие: туда-сюда, туда-сюда... и сюда. - Понял?
- А бензин? - повторил я, почти соглашаясь.
- Получается в ажуре: подъем четырнадцать, дальше девять по четыре минуты - всего пятьдесят минут. Десять минут на спуск и посадку - хватит?
Я пошел в полет, через 58 минут был на земле, выполнив, как на скачках с препятствиями, призовой забег. Опомнился от напряжения только на рулежке. Вылез из машины, снял парашют, куртку, шлем, вытер пот с лица. Подошел приборист, он ворчал себе под нос: 'Все кончили работу, а у нас и края не видать...'
- Вартан Никитович, - взмолился он, - с семи утра, и так каждый день...
- Ничего, ничего. Все так работаем. Придет время - отдохнем. Ты думаешь, социализм легко строить?!
Бедному парню крыть нечем. Молча извлекает он из спидобарографа запись: дуги скороподъемности и девять двойных полок.
Механик, просматривая самолет, недовольно сказал:
- Слишком долго летаете, горючего остается не больше чем на пять минут.
Беда молодости в том, что она не имеет опыта. Отсутствие такового подчас подменяется горением, сдобренным изрядной порцией риска.
Забыв про усталость, бегу к Сагинову. Тут же прикинули на графике, что получается. Вартан считает на линейке, я беру по шаблону отсчеты с ленты самописца. Слегка нанесли точки на график. Картина так себе. Точки ложатся без заметной системы.
Прихожу в уныние, расстраиваюсь не на шутку: прежде всего моя вина в таком безалаберном поведении точек.
Сагинов в задумчивости почесал затылок, хлопнул меня по плечу и бодро произнес свою любимую фразу:
- Не боись! Утро вечера мудренее, ложись спать, Иван-царевич! Встретимся завтра в семь утра, иди отдыхай, а я еще немного посижу, разберусь что к чему.
Утром Сагинов уже на месте - бодрый, веселый, деятельный.
- Пошли в полет, все в порядке, - заявил он энергично.
Я посмотрел на график: чудо! Точки, бегавшие вчера по всему полю миллиметровки, определились в строгом порядке на кривой. Только две отскочили в стороны.
- Удивительно, - сказал я, - как это вам удалось привести в чувство непокорные точки?!
Он загадочно улыбнулся.
Удача первого полета ободрила нас. Аккуратно разграфлен планшет - неизменный спутник летчика. В нем задание: полет на потолок - скороподъемность и те же девять площадок на максимальные скорости по высотам.
До сих пор ярко помню детали этого полета.
Я подрулил к старту и, нажав на изогнутый рычаг в кольцевой ручке управления, затормозил колеса. Самолет остановился. Левой рукой прибавил газ мотору - он тут же плавным нарастанием развил обороты. Мотор работает ровно. Внимательно смотрю вправо, влево. У 'Т' стоит дежурный летчик-испытатель Гриша Галата.
Поднимаю руку, прошу старт.
Белым флагом он разрешает мне взлет. Включаю приборы и даю полный газ. Самолет срывается с места; давя ногой на педаль, предупреждаю его стремление к развороту. Пробежав метров сто, он уже повис в воздухе. Так взлетали в те времена истребители-бипланы.
Прислушиваюсь: знакомое хлопанье колес - тук, тук - шасси убралось. Самолет получает еще большую свободу и решительно устремляется вперед.
Истребитель в крутом подъеме, едва успеваю бросить взгляд по сторонам, все внимание сосредоточено на скорости. Электрочасы отсчитывают секунды: оборот стрелка проходит за пять секунд. Это контроль работы приборов, регистрирующих полет с большой точностью.
Конечно, от взгляда не ускользают и другие приборы - давления масла, его температуры; вижу температуру головок цилиндров, но основное внимание на скорость: плюс-минус 2 километра в час. Не более!
Истребитель ввинчивается красным винтом в небо. Могучий звездообразный мотор дышит жаром; синий столбик термометра на стойке крыла ползет вниз, за нулевое деление.
Через каждую тысячу метров уменьшаю скорость на 5 километров и поднимаюсь все выше и выше. Кислородная маска мешает записывать цифры в планшет - она попадает в поле зрения и вынуждает наклоняться.
На высоте 4000 метров включаю флажок аварийной подачи кислорода. Мелькают тенями редкие перистые облака. Потом опять ясно.
