Стараюсь почти не трогать управление. На высоте свыше 7000 метров мотор заметно слабеет, и подъем уже не столь стремителен, но все же иду вверх и, наконец, достигаю потолка. Ставлю последнюю цифру в планшет и оглядываюсь на старт.
Где я нахожусь? Аэродром позади, так и думал. Пока поднимался, было не до ориентировки, шел по курсу 130°. Газ убран, спускаюсь вниз к 9000 метров.
Первая площадка. Записываю температуру воздуха. Вновь ощущается ускорение - двигатель тянет, и теперь все внимание на высотомере и вариометре. Высотомер тогда был недостаточно чувствителен, не то что теперь двухстрелочные альтиметры. Поэтому тенденцию подъема и снижения нужно было улавливать по вариометру - прибору, показывающему спуск или подъем (к сожалению, с небольшим опозданием). Запаздывание вариометра при его большой чувствительности требовало от летчика-испытателя напряженной и тонкой работы для получения ровной площадки.
Скорость вначале не отвлекала внимания, она постепенно нарастала сама по себе, и тем плавнее, чем лучше выдерживалась горизонталь. Минуты за полторы до конца площадки она практически сохранялась постоянной, достигнув максимума.
В этот момент летчик всецело поглощен выдерживанием высоты. Может быть, и не мешало посмотреть по сторонам, да где там! Он идет вперед, надеясь, что в испытательной зоне на данной высоте никаких летательных аппаратов быть не должно... Оторваться от приборной доски невозможно.
После первой площадки спускаюсь на 1000 метров, и опять нервы, мысли, чувства напряжены до предела. Нужно усмирить стрелки приборов, привести их в неподвижное состояние. Тогда запись будет хороша - пилообразные черточки постепенно перейдут в прямые.
При спуске успеваю глянуть вниз - ландшафт подо мной меняется, хотя и летаю над одной и той же местностью: деревни, леса, река увеличиваются. Чем ниже, тем заметнее становится скорость движения; впрочем, до этого сейчас мне нет дела. Снимаю кислородную маску, глубоко вдыхаю свежий воздух, мышцы лица расслабляются. Пилотирование стало удобней.
Итак, подхожу к последней площадке: к 1000 метров. Поворачиваю верньер бензиномера: стрелка показывает около 70 литров. Должно хватить.
Выравниваю машину из крутого снижения. Прибавил газ. Снова взревел мотор на полной мощности. Где-то впереди аэродром.
Проходят томительные и напряженные минуты. Никогда так не тянется время, как на режиме выдерживания максимальных скоростей.
Но как ни долго, а четвертая минута на исходе. Я смотрю на стрелки приборов, чтобы запомнить цифры для записи, и вдруг ощущаю что-то новое, непонятное - хотя бы потому, что я к этому не готов. Мое сознание занято точностью режимов, а тут самолет сам пытается внести что-то помимо меня.
Сюрприз? Возможно, а впрочем, пока ничего особенного. Резко изменился гул машины, и заметно ее торможение. Стрелка указателя скорости поползла назад, стрелка давления бензина оказалась на нуле! А винт? Обороты все те же...
Обожгла мысль: мотор прекратил работу!.. Винт вращается вхолостую и теперь только тормозит. Кончился бензин. Вот так дела!..
Где аэродром? Впереди, сбоку - не видно. А-а, вот он, подо мной! У 'Т' свободно. Высота 1000 метров, скорость падает...
Истребитель не планер. Он легок и проворен только тогда, когда работает мотор. Без работающего мотора это тело значительно тяжелее воздуха и безудержно стремится к земле. Планирование его скорей напоминает стремительный спуск с крутой горы...
Нет времени для размышления, как это случилось. Смогу ли сесть на аэродром? Кажется, смогу. Делаю крутой разворот со снижением влево, иду от 'Т' назад. Высота быстро падает. Попутно тяну рычаг автомата винта, уменьшаю обороты - так он меньше тормозит. Шасси пока не выпускаю. Еще немного назад от границы аэродрома: и вот сознание подсказывает: пора! Разворот на обратный курс. А в голове мысль: 'Держи скорость, не теряй скорость!'
Разворот заканчиваю на высоте 200 метров. Чуть впереди колючая проволока аэродрома. Теперь ясно - попадаю на поле. Пора выпускать шасси, кран вниз, тук, тук - левая, правая стойки становятся на замки.
Еще несколько секунд, и самолет катится по зеленому ковру. Вспоминаю, что другой самолет может идти за мной на посадку; нужно освободить полосу. Используя инерцию самолета, отруливаю...
Самолет останавливается. Винт, мотор безжизненны. Самолет еще шумит гироскопическими приборами - это непривычно в наступившей вдруг ошеломляющей тишине...
Я долго сижу в кабине и постепенно прихожу в себя от бешеной работы. Наконец доходит до сознания другая сторона дела.
'Что теперь будет? Налицо летное происшествие - посадка без горючего...'
Представляются всякие кары и самое страшное: на время отстранят от полетов.
Настроение падает. Светлое впечатление от удачно выполненной посадки в очень сложных условиях сменяется тоской и тревогой.
'Да, тут несдобровать! Долетались мы с Вартаном!..'
Я вылез из кабины, освободился от парашюта, положил его на сиденье, прошел несколько шагов, разминая ноги.
Вдали показался стартер-грузовик. Он направлялся ко мне. В открытое окно виден Иван Фролович; в кузове механик Авданкин. Они остановились у самолета.
Козлов вышел, быстрым взглядом окинул самолет и повернул ко мне красное, сердитое лицо.
- Без горючего сел, Шелест? - спросил он. В тоне его незаметно ничего утешительного.
- Да, я замерил перед площадкой, Иван Фролович, литров семьдесят оставалось...
- Мерил, мерил... Думать надо. Посмотрим, как ты мерил. Авданкин, замерь, сколько у него осталось, отконтри кран! - И опять ко мне: - Ну, рассказывай, 'испытатель', как это летал так?
Я начал по порядку, и мы отошли от самолета. К концу моего доклада Авданкин подал бутылку с остатками бензина. Это все, что ему удалось нацедить из машины.
- Так где остановился мотор?
Мужество меня покинуло, и я согрешил.
- Уже на планировании, - сказал я, - при заходе на посадку, Иван Фролович.
Козлов долго и резко меня отчитывал, и я чувствовал себя снова учеником.
Да, я знал, что виноват: увлекся, допустил, вернее, чуть не допустил непоправимую ошибку. Не будь этого 'чуть', случись это не над аэродромом, а над городом, лесом... Что было бы тогда?
Нет нужды говорить, что на этом наши полеты по уплотненному графику закончились. И Сагинову этот случай надолго запомнился.
Впоследствии в испытательной работе у меня еще случались вынужденные посадки с остановившимся двигателем, но то другое дело.
А вот посадки без горючего никогда больше не было. Такую ошибку по неопытности я допустил одну. И сейчас воспоминание о ней приводит меня в смущение. К счастью, все окончилось благополучно. Здесь помогла мне случайность, везение и - пожалуй, еще больше - опыт полетов на планерах.
К лету сорокового года планер 'Рот Фронт-7' с автоматикой Фищука был, наконец, готов к полетам.
Как только спускаются сумерки, мы выводим свою технику на старт. Давно засветились огни в окнах, горят фонари вдоль взлетной полосы, но мы все еще медлим - ждем 'ночки потемней'.
Наконец с границы аэродрома бежит в небо вертикальный луч прожектора. Иногда он упирается в кромку облаков, образуя на них яркое белое пятно, но чаще светлый столб уходит в бесконечность и пропадает на фоне ярких звезд и белизны Млечного Пути.
- Ну, пора! - говорит изобретатель, помогая мне усаживаться в кабине планера.
Самолет-буксировщик подрулил еще засветло и теперь стоит темным, еле заметным силуэтом. Вот зажглись бортовые огни: зеленый справа, красный слева, на хвосте белый. Значит, пилот уже в кабине.
'Сцепщик' мигает из кабины фонарем, показывая мне готовность. Сигналю ему в ответ и ощущаю
