наперед не станет.
Удивленный сперва, шофер расхохотался. Виктор же вновь за свое:
- Аэродинамика коня.. Не худо бы продуть, скажем...
- Человека?..
- Нелетающую птицу... Петуха.
- Нет смысла. Ветчинкин доказал аналитически, что петух на высоту не пойдет и дальше плетня не полетит. Аэродинамическую науку петух интересует только в супе.
Виктор вдруг опять вспылил:
- Больше бы занимались аэродинамикой самолета. А то лепили зализы к крыльям - на деле оказалось: лишний вес!
Виктор сел на конька. Я уже понимал, что ему нужно поспорить. Безумно любил спорить! Но надо отдать должное: умел вдоволь посмеяться как над ошибками противника, так и над собой.
Однажды мы отдыхали с ним в Кисловодске. В столовой за прекрасно сервированным столом возник спор. На этот раз Виктор был сторонником красоты натуральной, неприкрашенной. Его соседка доказывала, что даже бриллианту требуется оправа. Спор достиг большого напряжения. Противники стояли на одном принципе - не сдаваться!
Тут мне пришло в голову напомнить кое-что из прошлого.
В начале тридцатых годов комсомольцы отвергали галстук, считая его буржуазным предрассудком. Виктор тогда же присоединил к галстуку еще и вилку с ножом, считая их атрибутами старого мира: 'Достаточно одной ложки, чтобы справиться за столом', - утверждал он с большим жаром и доказывал это на деле.
Вот тут я и решил ему намекнуть о заблуждении в прошлом и, быть может, в настоящем. Принесли второе блюдо, кажется бифштекс, я молча взял у Виктора нож и вилку, пододвинув на видное место ложку. Он посмотрел на меня удивленно.
- Валяй, - ободрил я его. - Когда-то ты обходился без вилки и ножа.
И Виктор, позабыв все приличия, хохотал до слез, до колик в желудке.
Приблизился вечер. Жара спала, потянуло прохладой. Мы приехали на аэродром. Начальника штаба нам удалось найти на бетонке перед ангарами.
Мы доложили о своем прибытии.
- Эх, друзья! Не мог я вам вчера сообщить, дым идет коромыслом!.. Супрун стартовал еще вчера. Сегодня был в Смоленске и, наверное, пошел дальше.
Начштаба, видно, прочел что-то на наших физиономиях, так как добавил:
- Не огорчайтесь, все равно ему не было смысла ждать - все наличные самолеты он забрал с собой, а 'безлошадные' люди еще остались. Будут самолеты - позовем и вас. А пока и своих летунов некуда девать.
- Может быть, еще можно догнать? - спросил я, сгоряча хватаясь за соломинку.
- На чем? - начальник штаба покачал головой. - Самолетов нет, желающих воевать сколько угодно. Пока не на что и рассчитывать.
- Подождем следующей отправки, - не сдавался Виктор.
Начальник штаба устало посмотрел на него. Еще раз внимательно перечитал наши документы, характеристики и сказал:
- Зря горячитесь, ребята. Нет необходимости посылать испытателей, когда боевых летчиков хватает. Некуда вас определить, и нет времени с вами заниматься. Направляю вас обратно в институт к комбригу Громову.
Мы доплелись к автобусу. Нужно было справиться с собой и не показать свою растерянность механикам. Пока я думал, как сказать им, Виктор отрубил:
- Поворачиваем обратно. Не берут - не нужно. И получше нас сидят без самолетов.
Утром мы доложили о своем возвращении начальнику института.
Михаил Михайлович Громов, Герой Советского Союза, известный летчик-испытатель, стоял в кабинете, держа руки за спиной. Выслушав нас, прошелся по кабинету, посмотрел на аэродром и сказал:
- Удивительно кстати вернулись, здесь назревают планерные дела. Срочно командируетесь на заводы испытывать десантные планеры. Дело чрезвычайно важное, там необходим ваш опыт.
На этом разговор закончился, мы возвращались к испытаниям.
Я вновь за штурвалом планера. Впереди, дымя тремя моторами, повис в воздухе транспортный немецкий 'юнкерс'. Будто бы мы ему с планера забросили на спину лассо и держим, чтобы он не двигался вперед. На фоне мягкой серой мглы, скрывающей от глаз небо и землю, 'юнкерс' кажется ярко-оранжевой бабочкой, пришпиленной к шкатулке. Только мчащиеся над головой разводы перистых облаков - до них рукой подать - напоминают, что мы в движении. Под нами в три ряда тянутся корпуса завода, дальше зеленое поле аэродрома. 'Юнкерс' - рыжий. Буквы 'СССР', нет и намека на кресты.
На мгновение представляю себя в самолете МИГ-3. Вот захожу 'юнкерсу' в хвост. Здесь и короткой очереди хватит!
И я с большой грустью вспомнил полк Супруна и самого героя. Уже через неделю после их вылета на фронт стало известно, что Степан Павлович Супрун пал в неравном бою. Немногие летчики уцелели из его полка. Безудержно храбро бросались они на истребителях атаковать колонны наступающих фашистов с бреющего полета. Степану Павловичу тогда первому посмертно было присвоено звание дважды Героя Советского Союза.
На этом 'юнкерсе' летят мои товарищи, пилотирует его летчик-испытатель Николай Васильевич Гаврилов. Он меня буксирует, я провожу испытания нового большого десантного планера 'Сокол'.
Пророчества Минова сбывались. Командование армии, хотя и с запозданием, заказало ряд десантных планеров. Стали отзывать планеристов для формирования планерных частей воздушнодесантных войск. Планеристы оказались разбросаны 'по всему свету'. Кое-кто из них попал в авиацию, но большею частью в суматохе первых дней войны они оказались пехотинцами, артиллеристами, саперами. Среди испытателей нашего института оказались трое опытных планеристов: Расторгуев, Федоров и я.
Володя Федоров отправился в Сталинград, где для него был подготовлен большой десантный планер инженера Курбалы. Виктору Расторгуеву поручили испытание двадцатиместного десантного планера конструкции П. В. Цибина (КЦ-20), мне - два других планера: 'Сокол' и 'Орел'.
Стоит чуть повернуться назад, видны большие темные крылья 'Сокола' - зеленые, с темными разводами, будто от пролитых чернил. За спиной моего сиденья уложены и туго привязаны к бортам мешки с песком. Пока вместо солдат.
На переднем мешке, чуть справа от меня, сидит, наклонившись вперед, ведущий инженер Леонид Васильевич Чистяков. Сидит на мешке и на своем парашюте - ему высоко. Голова упирается в потолок кабины, поэтому он наклоняется близко ко мне. Настроение у него, как всегда, боевое. Смотрю вперед, а он бойко говорит мне в правое ухо. Шумит ветер за бортом, и Леонид Васильевич вынужден повышать голос. Постепенно я свыкся с криком и временами теряю нить его речи.
- Не помню, - гудит он, - говорил ли я тебе, мне тоже пришлось приобщиться к планеру. Еще в Пулкове, когда учился в институте.
- Летал? - насторожился я.
- Да. Подлетывал. Сперва с горки на учебных 'стандартах'. Потом на Г-9. Интересная была пора. Необычная романтика.
'Какого черта, - подумал я, - работы невпроворот, нас разбросали по заводам, летаем, летаем, а дела все не убывают. Тут же, рядом, пропадает планерист'.
- Боюсь, что испытания 'Сокола' затягиваются отчасти по причине слишком большой привязанности к нему ведущего, - сказал я.
Чистяков засмеялся.
И меня озарило.
- Романтика, говоришь? Это сильно сказано, - начал я вкрадчиво. - Будь ласков, Леня, подсунься еще
