Но скажи, пожалуйста, Лемми, я-то думал, что ты находишься в Миссури, занимаясь алкогольным бизнесом.
— Закрой свой рот, — ответил я ему, — довольно шутить. Если ты не скажешь, где Гояс, я прострелю твой нос!
Вмешалась девушка:
— Проклятье! Зачем темнить? Если он хочет знать, где Гояс, надо ему сказать, этому подонку! Гояс достаточно взрослый, чтобы заняться им самому. Что ты ищешь, Лемми? Хочешь сунуть свой длинный нос в какую-нибудь комбинацию, а? Так ты ошибся адресом!
— Довольно, Лотти! Я никогда не был так серьезен, как сейчас. Где Гояс?
Она встала.
— У меня есть его адрес. Он где-то за городом.
Она взяла со стола маленькую черную шелковую сумочку и открыла ее. Наверное, она хотела достать оттуда, кусок бумаги с адресом. Но тут я узнал еще кое-что. Я узнал, что меня легко обвести вокруг пальца, поскольку в сумочке этой дамы был пистолет, и она выстрелила, не вынимая его из сумки. Мне показалось, что в правую руку мне вонзили раскаленное железо. Мой пистолет выпал, и эти четверо подонков набросились на меня, как звери, и принялись обрабатывать. Когда они кончили свою работу, я невольно вспомнил демонстрацию коммунистов в Нью-Йорке, на которую набросились разъяренные полицейские. То, что сделали со мной эти типы, трудно рассказать. Под конец они спеленали меня при помощи веревки и положили около стены.
Парень с жирными волосами обшарил мои карманы, и я поздравил себя с тем, что те десять тысяч долларов оставил дома. При себе у меня была тысяча долларов, и он их забрал. Потом отступил назад и стал разглядывать меня.
— Ну, пижон, — усмехнулся он, — что теперь ты скажешь? Забавно, что Лемми Кошен, знаменитый гангстер, попался как желторотый птенец. Скажи, зачем ты суешь свой длинный нос в чужие дела?
Лотти обошла вокруг и подошла ко мне. Посмотрев на меня, она рассмеялась.
— Ну что, садовая голова? Неужели ты не знаешь, что и женщины иногда носят оружие? Вот, получи еще от меня на память! — Она отошла немного и ударила меня ногой по лицу, а ее каблуки причиняют чертовскую боль. Мне показалось, что кровь течет у меня отовсюду, а боль правой руки заставляет меня трястись.
— Очень хорошо, бездельники, — сказал я. — Но не воображайте, только, что такой фазан, как Гояс, способен конкурировать с таким китом, как Сигелла. Вы представляете, что будет, когда Сигелла узнает, что тут произошло?
Лотти возмутилась.
— Не говори глупостей! С сегодняшнего дня нас никто больше не увидит! И Сигелла — не больше, чем другие. В этом городе нас не будет!
Я чувствовал, что теряю сознание. Меня прислонили к стене, и я все старался найти более удобное положение. Руки мои были связаны за спиной, и боль в правой руке не доставляла ничего приятного. Но мне казалось, что пуля из пистолета Лотти прошла на несколько сантиметров выше запястья и не задела кость. Это было для меня большой удачей.
Она принялась за газету, внимательно изучая какую-то статью, а четверо парней спокойно продолжали прерванную моим приходом партию в покер, попивая при этом виски.
Где-то в соседнем помещении часы пробили десять раз. Я проклинал в душе свою глупость: сунулся один в гнездо этих головорезов и, как лопух, дал себя провести этой Лотти!
Прошел час. Парень с жирными волосами, обыгравший остальных, сунул деньги в карман и сказал, смеясь:
— Настало время смываться, друзья! Лотти, что мы будем делать с этим сорви-головой?
Он смотрел на меня. Я закрыл глаза и делал вид, что вот-вот потеряю сознание.
— Не беспокойтесь о нем. Хирка и я уведем его. Гояс потом сам займется им.
Она пошла в другую комнату. Парни забирают свои вещи и уходят, а японец, которого зовут Хирка, начинает уборку. Моя шляпа находится под столом. Еще одна удача! Она упала в хорошее место, когда эти подонки напали на меня! Там револьвер, и если мне удастся развязать руки, я покажу им, почем фунт лиха!
— Слушай-ка, — обратился я к японцу. — Если ты не послушаешь меня, то в один из дней я захвачу тебя и так отделаю, что тебе уже не придется никому об этом рассказывать, желтое отродье в подтяжках!
— Не смешите меня! — Отвечает он весело.
Вошла Лотти.
— Послушай, девочка, — жалобно проговорил я, — есть ли у тебя хоть немного жалости? Ты же отлично знаешь, что всадила в мою правую руку 'драже'! Кровь из нее так и льется, как из фонтанов Версаля, и ты могла бы наложить на нее повязку, если не хочешь, чтобы я околел из-за этого!
— Я с удовольствием всадила бы тебе туда раскаленное железо, моя любовь, — сказала она. — Но, может, ты и прав… — Она открыла сумочку и достала револьвер.
— Послушай-ка, Хирка, — развяжи его, он не в силах пошевелиться, и обвяжи ему руку салфеткой или чем-нибудь, что окажется под рукой, а то он пачкает мой ковер. И будь осторожен, Лемми, при малейшем движении я продырявлю тебя, ты ведь знаешь, что я стреляю хорошо!
— Ну, конечно, тебе нечего бояться!
Японец вышел, потом вернулся с салфеткой и бинтом. Он перерезал веревку, я пошевелил рукой и стал рассматривать ее. Как я и предполагал, Лотти прострелила мне руку навылет, пуля вышла с другой стороны. Японец разрезал рукав моего пиджака, промыл рану, положил с обоих сторон по тампону и забинтовал рану. Мне кажется, что рука моя становится деревянной, японец, помня о полученном ударе, не слишком со мной церемонится.
Я привалился к стене, закрыл глаза и начал понемногу сползать вниз.
Стоя по другую сторону стола, Лотти наблюдает за мной с револьвером в руке.
— Итак, пижон, — проговорила она, — это, кажется, тебе не очень нравится? Я думала, ты потеряешь сознание.
Я застонал.
— Мне так плохо, — пролепетал я.
Говоря это, я, со связанными ногами, прыгнул на японца и головой боднул его в бедро. Он упал на меня как раз в тот момент, когда Лотти выстрелила.
Японец вопит. Он принял пулю, предназначенную для меня. В то время как Лотти, растерявшись, стреляет куда попало, я ныряю под стол. Шляпа рядом, но я в пятидесяти сантиметрах вижу ноги Лотти, и, хватая ее за лодыжки, тяну к себе. Она падает, и я ловлю руку, в которой оружие, и крепко стискиваю. Пистолет падает на пол.
Я оглянулся и вижу: японцу плохо. Он, лежа на боку, не перестает кашлять. Пуля Лотти, видимо, попала ему в легкое. Я снова занялся Лотти, затащил ее под стол, положил на нее свои связанные ноги, чтобы она не могла двигаться, подхватил свою шляпу и извлек оттуда револьвер.
— А теперь, моя малютка, развяжи мне ноги, и поторопись!
Она умеет работать. Меньше чем через две минуты я уже стоял на ногах возле столика и готовил себе порцию виски.
Японец продолжал кашлять, а Лотти в другом конце комнаты курит сигарету. Ситуация ей явно не нравится.
— Итак, малышка, что ты теперь на это скажешь?
Она ответила мне без стеснения, добавив, что думает обо мне, о моем отце, моей матери и что в будущем ждет моих потомков.
Я слышал многих, но эта с успехом переговорила бы всех. Я покончил с этим словоизвержением, бросив в нее подушку, которая заставила Лотти свалиться со стула. Она поднялась и повторила:
— Ну, что будем делать?
— Не ломай себе голову, сестренка. Путешествие мы проделаем вместе, но раньше надо посмотреть,
