заменил молодой и статный немец — коммунист, писатель Альфред Курелла. Человек образованный, энергичный, деятельный, он не знал характера нашей работы и не вникал в нее. Он и не претендовал на то, чтобы руководить нами, предоставив нам полную свободу самостоятельной деятельности. Альфред Курелла хорошо знал немецкую литературу, классическую и современную, мог дать квалифицированный совет и консультацию, пригласить для выступления на интернациональном вечере Иоганнеса Бехера, Вилли Бределя или кого-нибудь из видных коммунистических деятелей, а в повседневную нашу работу не вмешивался.
Вдруг произошла неожиданная для меня перемена, желанная, благостная, во многом определившая мою дальнейшую судьбу. Перемена по воле Маргариты Ивановны и благодаря ей: руководством Библиотеки я был рекомендован для поступления в аспирантуру Московского института истории, философии и литературы, знаменитого в свое время ИФЛИ, на кафедру всеобщей литературы.
Я сдал экзамены — не могу не отметить, что экзаменаторы были доброжелательны, — поступил в аспирантуру и одновременно был зачислен на должность заведующего научно-методическим кабинетом, а спустя некоторое время — ассистентом, и начал читать лекции по английской литературе. Опыт работы в 'Иностранке' мне весьма пригодился, и я не прерывал с ней связи. По договоренности с Маргаритой Ивановной я предложил организовать в ИФЛИ филиал Библиотеки, и вскоре в здании института были организованы регулярные дежурства заведующего филиалом. Профессора, преподаватели, аспиранты, студенты получили возможность, не тратя время на долгую дорогу, заказать и получить любую библиотечную книгу, а журнальные новинки постоянно лежали на столах в комнате филиала. Это было так удобно и нужно для большого институтского коллектива — хорошее подспорье для научной и учебной работы.
С начала Отечественной и до конца 40-х гг. я не встречался с Маргаритой Ивановной. Потом снова стал постоянным читателем руководимой ею Библиотеки — в Лопухинском переулке, на улице Разина и, наконец, на Ульяновской.
В 1960 г. я получил от Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы письмо, в котором было сказано: 'Мы, Ваши старые друзья и товарищи по работе, <…> сердечно поздравляем и приветствуем Вас в день Вашего 50-летия <…>. Мы очень хорошо помним Вас — молодого одаренного литератора, пришедшего работать в научно-библиографический отдел Библиотеки и быстро завоевавшего симпатии коллектива. Уйдя из Библиотеки, Вы все эти годы оставались нашим постоянным читателем и другом. Мы с живым интересом следили за Вашим творческим ростом…'
Поздравление заканчивалось словами: 'Желаем Вам, дорогой Михаил Васильевич (а для нас, старых сотрудников ВГБИЛ, — просто Миша), здоровья и новых творческих достижений'. И подписи…
Перечитываю сейчас это поздравление и с глубокой горечью и скорбью сознаю — никого из них уже нет. Одни ушли из жизни сравнительно молодыми — Анастасия Паевская, Инна Левидова… Нет и Маргариты Ивановны. До 1989 г. я с ней изредка встречался или говорил по телефону. Извиняясь, она по-прежнему называла меня Мишей, и меня это трогало. Однажды я услышал слова горькой обиды, когда перед ней, создателем Библиотеки, новое, к счастью, временное руководство закрыло ее родные двери. Дикий, возмутительный поступок. Позорный штрих все того же времени.
Однажды я позвонил Маргарите Ивановне и вдруг узнал от ее сына Адриана, что она скончалась. Горько сожалею, что не склонил признательной головы у ее гроба.
Ю.Г.Фридштейн. Останется в легендах[109]
Такие люди, как Маргарита Ивановна Рудомино, остаются навсегда — в памяти людей, с нею бок о бок работавших (увы, их осталось очень мало); в сознании тех, кто уже не застал ее на директорском посту; и, безусловно, в легендах, что сложат о ней последующие поколения. И пусть складывают, ибо Маргарита Ивановна действительно была личностью легендарной. Она прожила почти целый век — со всеми его трагическими потрясениями. В страшные годы она, как могла, спасала людей — брала на работу тех, кто уже ни на что не рассчитывал. Давала убежище, пристанище. Она поразительно людей понимала и знала, кто чего стоит. Она знала, несомненно, и то, чего стоит сама, — ей не была присуща ложная, дурно понимаемая скромность. И сотрудников находила по своему образу и подобию — людей особой, ныне почти ушедшей культуры, интеллигентности, внутреннего изящества души. И, конечно же — огромных знаний и разнообразных талантов. И наряду с собственными, нежно любимыми детьми — и этих людей ощущала родными, радовалась их успехам, печалилась их неудачам. Но самым главным ребенком навсегда оставалась созданная ею Библиотека. И хотя мы подчас склонны были скептически воспринимать многократно повторяемые рассказы о том знаменитом шкафе (воистину чеховский 'многоуважаемый шкаф!), с которого все начиналось, — но ведь это правда: юная девочка приехала в далекие уже от нас 20-е годы в Москву — и осталась, вписавшись в столичную жизнь неразрывно и навсегда. Обо всем этом (и о том, что было после) Маргарита Ивановна рассказала в одном из номеров журнала 'Наше наследие'[110], и в этом ее рассказе за горечью, которой были окрашены ее последние годы, когда она была вынуждена библиотеку покинуть, звучала все же истинная гордость своим детищем, в которое она вложила столько человеческого таланта, столько душевного тепла и столько страданий, но в итоге — это и было счастье. И после ухода она продолжала следить за всем, чем жила Библиотека (а жила она разно, и это Маргариту Ивановну очень тревожило и огорчало), знала все новости, по-своему их осмысливала и интерпретировала. Так мать благословляет в дальний путь своего ребенка, так садовник всю жизнь возделывает любимый сад.
Бег времени неудержим, придут другие люди, но Маргарита Ивановна навсегда останется единственной в своем роде. Неповторимой. И — незабываемой.
Т.И.Скрипкина. С сердечной благодарностью[111]
О Маргарите Ивановне Рудомино я уже много слышала до того, как имела счастье близкого с ней знакомства. Настоящие библиотекари всегда говорили о ней с чувством глубокого уважения как о человеке и специалисте. Непосредственное мое общение с ней относится к началу 60-х гг., когда я работала ученым секретарем в Государственной Публичной библиотеке им. М.Е.Салтыкова-Щедрина. Но это были тогда, в основном, просто деловые контакты и письма. Во время командировок в Москву я непременно бывала в ВГБИЛ и в связи со служебными обязанностями, и для того, чтобы поработать в кабинете библиотековедения, где всегда была новейшая литература в области библиотечного дела за рубежом, которую нельзя было найти в других библиотеках. Уже тогда бросалась в глаза необычность личности Маргариты Ивановны — сочетание мудрости, глубокого знания дела и простоты в обхождении, что коренным образом отличало ее от тех, кто в то время возглавлял библиотечное дело.
Близкое знакомство с Маргаритой Ивановной, запомнившееся на всю жизнь и сыгравшее важную роль в моей дальнейшей судьбе, произошло осенью 1963 г. С 1 по б сентября в Софии состоялась очередная, 29-я Сессия Совета ИФЛА. До этой сессии за более чем 30-летний период существования ИФЛА на ней присутствовали, да и то в последние годы, только официальные представители нашей страны. В этом году, кроме них, в работе сессии впервые приняла участие специализированная туристская группа советских библиотекарей в составе 29 человек Это стало возможным также во многом благодаря настойчивым усилиям Маргариты Ивановны, всегда понимавшей важность международных связей, особенно для специалистов.
Я попала в состав этой группы, и это была моя первая поездка за рубеж. Теперь больно и горько вспоминать, что мы представляли собой в то время. Многие из нас были библиотекари с большим стажем, заведующие крупными библиотеками, директора библиотек союзных республик, преподаватели библиотечных дисциплин, но для большинства это тоже была первая зарубежная поездка: тогда не очень-то просто было для представителей нашей профессии поехать за пределы Союза.
Мы держались своей группой, напуганные проведенными с нами собеседованиями, в которых и гулять по городу рекомендовалось числом не менее трех человек. Сбившись в кучу, мы выглядели дико на
