ремне! Сабля, похоже, сверкает в жуткой сече. А когда дядя Изя намыливает клиента, тот становится похожим на дела Мороза!
Но больше всего в парикмахерской Грише нравилось, как в минуты безделья тот же дядя Саша под гитару дяди Мирчи бацает чечетку — а дядя Изя одобрительно шлепает ладонями по коленям.
— Учись, Гриша, учись! — кричал дядя Саша, черт-те что выделывая ногами.
— Ша! — одергивал его дядя Изя. — Что скажет Молка!
— А Фред Астер, — вставлял и свое слово в разговор Гриша, — танцует не хуже.
— Чечетку, — учил его, отдышавшись, дядя Саша, — 'бьют' носком, а Фред Астер 'стучит' степ — каблуками. Улавливаешь разницу?
Так Гриша впервые услышал это слово.
Однажды внук Молки пришел, как всегда, за уроком, откликнулся на подзуживание дяди Саши наконец-то 'сбацать' и — мастера скучали без дела — взял да и 'ударил по паркету' степом, которому уже немного научился у Фреда Астера.
Мастера потерли плохо выбритые щеки.
— Слушай, да у тебя получается! — сказал озадаченный дядя Саша. — Даже лучше, чем мыльная пена! Кто тебя натаскал?
Это первое признание каких-то его способностей сказало Грише, что он на верном пути… когда сворачивает иной раз от парикмахерской в кинотеатр. Впрочем, ему тогда всего-навсего хотелось походить на блистательного Фреда. Так у мальчишек и бывает: сперва на кого-то походить.
Но уже подоспело и второе признание — в Гришиной компании, где он прослыл 'вторым Астером'. Но уже кто-то сообщил бабушке, что ее внука чаще видят возле кинотеатра, чем у школы, и про его увлечение.
Бабушка Молка, в чьей голове хранились ключи от всего на свете, но прежде всего от каждой дверцы своего дома, поставила внука перед собой и высказалась так:
— Чечетка — бандитский танец! Что ты себе думаешь? Решил со своим ростом податься в разбойники? Ты еще не знаешь, но я-то знаю: все с чего-нибудь да начинается!
Гриша — ему шел уже пятнадцатый — сумел все же объясниться толково: он танцует не чечетку (ту 'бьют' носком), а благородный степ. Степом же зарабатывает деньги, и немалые, Ефим Зельцер, уважаемый в городе эстрадный артист. Правда, он уже старенький…
— Смотрите, где он ищет защитника! — сказала все же бабушка и призадумалась. — Фима Зельцер… Фима Зельцер… — Она произносила его фамилию с двумя 'э', Зэльцэр.
И мудрая Молка пригласила Ефима Ароновича Зельцера в свой дом.
На Гришины смотрины пришли даже соседи. Маленького роста Ефим Зельцер пришел в дом Бронфманов в сопровождении свое громадной жены. Зельцеры танцевали вместе. В конце их номера жена, по замыслу хореографа, должна была в прыжке быть пойманной мужниными руками. Когда это происходило, зал замирал от ужаса. Потом рукоплескал и выкрикивал разные полезные советы.
Гостя после некоторой светской беседы торжественно усадили за пианино. Ковер в гостиной был убран, Гриша вышел на его середину. По этому случаю он был одет в черный, как у Астера, костюм и белоснежную рубашку.
Ефим Аронович сыграл вступление и на всякий случай обернулся: начали!
Здесь читатель, как и автор, может представить себе неплохой степ, исполняемый щупленьким мальчишкой в черном костюме, купленном навырост. Сам Гриша о том танце сказал, что ему очень мешали длинные рукава и он их все время поддергивал. Тут можно еще добавить о шапке вьющихся волос, которая так или иначе участвовала в танце.
Зельцер ответил после просмотра устремленным на него взглядам:
— Не ожидал. Совсем-совсем неплохо. Но ты учился не у меня, Гриша? — Потом было сказано решающее: — Мальчик сможет танцевать, если научится музыкальной грамоте. Ее явно не хватает.
Мадам Зельцер проницательно добавила:
— Ты смотришь фильм 'Беззаботный'? И как тебе нравится эта Джинджер?
После памятного вечера бабушка Молка пригласила в дом знакомого музыканта. Он объяснил Грише, что такое 'триольки', 'половинки', 'четвертушки', 'четыре четверти' — что для степа, отбиваемого каблуками, было очень важно.
Но мудрая бабушка Молка все равно говорила:
— Ноги есть ноги, а руки есть руки. Кто знает, что может случиться с ногами? Посмотри, как я уже хромаю. Это я к тому, чтобы ты, Гриша, не забывал о заведении. Там работают руками. И немного головой.
И скоро состоялся Гришин дебют — в ресторане, между столиками. Новоявленный степист услышал здесь первые в свой адрес аплодисменты. За дебютом последовало приглашение в концертную бригаду. И — поездки в Чехословакию и Венгрию.
В неразберихе 1940 года, когда Кишинев перешел во власть Советов и когда уже началась, с Польши, вторая мировая война, Гриша пришел в бабушкину парикмахерскую — Европе было не до танцев.
— Ты только учти, — сказал ему дядя Саша, — если ты степист — значит не парикмахер. Но если ты парикмахер — ты уже не степист.
— А если не степист и не парикмахер? — попробовал по привычке выйти на шутку Гриша.
— Тогда ты солдат, — мрачно закончил дядя Саша.
В 1941 году, после первой бомбежки немцами Кишинева, многие его жители стали покидать город. Уходили и уезжали под непрерывными налетами немцев, которые бомбили поезда. Поезд, где ехали Бронфманы, попал под взрывы, люди убегали от них в разные стороны — а после так и не могли отыскать друг друга.
Через полтора месяца скитаний после бомбежки Гриша оказался в Челябинске. Ему там исполнилось 18 и он как гражданин СССР был мобилизован в армию. В военкомате глянули на тощего недомерка, еврея из вчера еще румынского Кишинева и, недолго посовещавшись, определили его в трудармию. Другими словами — в промышленность, ковать победу. Так Гриша попал на металлургический завод, выпускавший все виды листовой стали.
На заводе, тоже с прищуром посмотрев на тонкорукого трудармейца, назначили его учеником сварщика.
Огромный цех, куда его привели, ошеломил кишиневца. Дым, грохот и лязг металла, пламя, вспышки электросварки, плывущие над головой тяжелые кипы стальных листов, крики людей…
ДЖОРДЖ БРАУН
…А случилось это так. Гриша быстро сносил ботинки, что были на нем еще с Кишинева, и ему выдали тяжелые рабочие башмаки, на чьи каблуки были набиты ради долгой носки подковки. Был обеденный перерыв, люди уже возвращались из столовки. Ученик сварщика — ватник, штаны из брезента, треух — сидел на кипе металлических листов. Из 'тарелки' над его головой разносилась по цеху музыка. Вот она сменилась, означая конец перерыва, быстрой танцевальной…Что на него тогда нашло — он не знает. На такое способен либо пьяный… либо просто одуревший от отчаяния человек. Гриша вдруг встал, качнулся, запрыгнул на кипу, ударил раз и другой каблуком по металлу, чтобы проверить цоки — и начал выколачивать тот лихой степ, какой он 'стучал' в начале 40-го, кажется, в Венгрии! Вот ведь, люди, наверно, кричалось ему, да не выкрикивалось, зато вытанцовывалось, вот для чего я был рожден, вот для чего! Вот что я умею делать лучше всего!..
Рабочие стали собираться вокруг танцующего сварщика. Кто не видел, того подзывали: ты только глянь!
Гриша бил каблуками в сталь самозабвенно, закрыв глаза, видя, перед собой не цех Челябинского металлургического завода января 41-го, а может быть, зеленые улицы Кишинева, или сановитый Будапешт, его башни на крышах, его мосты над рекой, его театры, людей довоенных еще лет, на чьих лицах легко расцветала улыбка…
