Визнер рассмеялся.
— Мы применяем современные методы. Сюда, — yказал он на абажур стоящей на письменном столе лампы, — вмонтирован микрофон. Ваш голос был записан в секретариате на пленку. Как раз сейчас машинистка переписывает с нее показания. Магнитофон — очень ценное нововведение в нашей работе. Мы сохраняем пленку до самого конца следствия, и если возникают какие-либо сомнения или в показаниях появляются противоречия, мы представляем неоспоримое доказательство: подлинный голос свидетеля или обвиняемого.
Шель с неудовольствием покачал головой — о таких вещах следует предупреждать заранее — и вопросительно посмотрел на Джонсона.
— Тебе еще нужно о чем-нибудь говорить с комиссаром, Пол?
— Пожалуй, нет. Сегодня ночью я описал все события в форме рапорта, а утром пришел пораньше. Мы уже успели все обсудить. Если ты кончил, давай выйдем вместе.
Шель обратился к комиссару:
— Протокол будет готов сейчас?
— Боюсь, что нет, — ответил Визнер. — Я был бы очень вам признателен, если б вы смогли зайти подписать показания немного позже.
— Ну конечно! Я забегу после обеда.
Шель с нескрываемой симпатией попрощался с Визнером. Этот принципиальный человек ему нравился. Он чувствовал, что такому можно смело доверять. Он вспомнил, как когда-то случайно отозвалась о комиссаре Кэрол. Будучи человеком способным и образованным, он вполне мог стать прокурором, но был всего лишь комиссаром. Повышения по службе не происходило. Его не считали «своим». Кажется, он даже сидел когда-то в концлагере…
— Ну как, доволен ты ходом дела? — прервал Джонсон размышления журналиста, когда они очутились на улице. — Я считаю, что события минувшей ночи завершили эту неприятную историю.
— Честно говоря, я не знаю, что обо всем этом и думать. А впрочем, быть может, ты прав — пора заменить вопросительный знак точкой.
Джонсон энергично поддержал его.
— В делах подобного рода почти всегда остается какая-то доля сомнений, — сказал он. — Мы знаем, что произошло, однако нам неизвестно, какие события этому предшествовали; в конце концов мы находим более или менее убедительные доказательства, восстанавливаем обстоятельства, сопутствовавшие отдельным происшествиям, и объединяем все в единое целое. В данном случае собрать доказательства оказалось особенно трудно. Главных героев драмы — Менке и Траубе — нет в живых. Впрочем, пожалуй, нам нет нужды продолжать этим заниматься, поскольку виновник понес заслуженное наказание. — Заметив, что Шель колеблется, он добавил: — Приходи сегодня к нам пораньше. Проведем, наконец, по- настоящему спокойный и приятный вечер.
— Хорошо, Пол, спасибо. Я зайду во второй половине дня. Не позже чем завтра я должен выехать из Гроссвизена. Прежде чем возвращаться в Польшу, мне нужно провести несколько дней во Франкфурте, чтобы собрать и обработать материал для очерка.
Расставшись с Джонсоном, Шель отправился в больницу, где лежал Лютце.
Посетителей пускали только во второй половине дня, но Шель проник в палату без особого труда, объяснив швейцару, что уезжает из города и хочет попрощаться с больным.
Лютце выглядел бодрее. Сероватая бледность сменилась легким румянцем. На вошедшего он поглядел с нескрываемым любопытством.
— А я думал, вы забыли, — сказал он.
— О чем? — Шель присел на табурет около кровати.
— О водке.
— Я не забыл, но не принес. Мне бы не хотелось нарушать больничные правила.
— Так чего же ради вы пришли?
— Неужели трудно догадаться?
— Трудно!
— Лютце! Перестаньте прикидываться. Я хочу выяснить известные вам факты. А чтобы рассеять ваши опасения, я вам сначала расскажу о последних событиях.
Лютце пожал плечами. Поправив подушку, он устроился поудобнее и с недоверчивой усмешкой смотрел на журналиста.
— Предположим, что чемодан, который вы отнесли на вокзал, получен вами от Леона. Опасаясь, что кто-нибудь заставит вас признаться, где он находится, вы послали квитанцию по почте. Несмотря на некоторые трудности, мы чемодан получили. Находившиеся там бумаги касались опытов, которые доктор Шурике проводил на заключенных лагеря Вольфсбрук. Сравнивая написанные от руки заметки на этих бумагах с почерком доктора Менке, мы убедились, что Менке и Шурике — одно и то же лицо. В результате непредвиденных обстоятельств бумаги были уничтожены. Несмотря на это, рука правосудия настигла доктора. К сожалению…
— Что — к сожалению?.. — крикнул Лютце, приподымаясь на локтях.
— Доктор Менке погиб при попытке к бегству.
— Он умер?
— Умер. Делом занялся комиссар Визнер. Сегодня в Гроссвизен приедут представители из Бонна. Этого хватит, чтобы развязать вам язык?
— А что вы, собственно, от меня хотите? Менке черти унесли, они и так его заждались. Чего ж тут еще объяснять?
— Смерть Леона.
— Ему уже ничего не поможет.
— Когда вы видели его последний раз?
Лютце уставился на свисающую с потолка лампу и не отвечал.
— Слушайте! — нетерпеливо воскликнул журналист. — Я, иностранец, пытаясь разобраться в этих странных событиях, впутываюсь в бог знает какие передряги, а вы, его друг…
— Ладно, ладно! — перебил больной. — Хватит философствовать. Лютце не такой дурак, как думают. Если я не хочу говорить, значит, так надо. Вы приехали и уедете, а я останусь.
— Герр Лютце, — возобновил свои попытки Шель, — давайте договоримся: вы ответите на мой вопрос или — еще лучше — расскажете все, что вам известно, а потом мы решим, как будем поступать дальше, если вообще ваши новости можно использовать.
Глаза больного снова обратились к потолку, лицо утратило насмешливое выражение. Видимо, он раздумывал над полученным предложением. Шелю хотелось закурить, но он сдержался, не зная, разрешается ли это здесь.
— Я видел Леона за несколько часов до смерти, — произнес Лютце, не поворачивая головы. — В тот вечер он принес мне чемодан и сказал: «Лютце, ты единственный человек в Гроссвизене, которому я могу доверять. Эти бумаги я недавно вытащил из подвала разрушенного дама. Здесь доказательства преступлений, совершенных в Вольфсбруке». Я не очень-то понимал, о чем идет речь. Леон часто на что-то намекал, но никогда ничего не объяснял толком.
— Что же было дальше?
— Именно в тот раз он сказал: «Эти бумаги — динамит, Лютце. Они обвиняют человека, который умертвил десятки здоровых людей, а сам, как я подозреваю, еще жив. Мне кажется, я даже знаю, где он находится». Тогда я спросил, почему он не обращается в полицию, ведь они должны заниматься подобного рода делами. Леон ответил: «Помнишь, Лютце, гестапо в Гроссвизене? Их там было человек двадцать, может немного меньше или больше. Это была тайная полиция, но их все знали, всем было известно, как их зовут и где они живут. Те времена прошли. Сегодня гестапо уже нет, зато есть нечто, о чем известно очень немногим, — существует тайная организация, настолько засекреченная, что даже отдельные ее члены не знают остальных. Однако ничего больше я тебе не скажу, — говорил Леон. — Чем меньше ты будешь знать, тем лучше для тебя. Через несколько дней из Польши сюда приедет Ян Шель. Запомни это имя. Ян Шель, журналист. Чемодан ты отдашь ему, только ему, или человеку, который докажет, что приехал от его имени». Я спросил, почему бы ему не сделать этого самому. Он сказал: «Я