Уф! Ой-е-ей! Уй! Ура!
— О чем базар? — спросил Славик, подходя к скамейке, нагруженной народом, как шлюпка во время кораблекрушения.
— Есть базар. — Скамейка к нему повернулась: редкий в последнее время гость на вечерних посиделках, он должен быть в курсе ее страстей. — Вот Скряба…
— Момент истины…
— Возмутитель спокойствия…
— …вот Скряба принес в клюве инфу о нашей моде.
— Какая наша? Все моды диктуют Штаты!
— Ну, так: он где-то прочитал или сам допер, что спущенные с задницы трузера и незавязанные шнурки — от американской тюремной 'моды', где ремни и шнурки не разрешаются. А кепа козырем назад оттуда ж — с длинным козырьком к решетке не прижмешься. А вынесли эту моду на волю черные, их в тюрьмах больше всего. А мы — правильно Скряба сказал — всего лишь типа попугаи.
— А я слышал другой вариант, — ответили рассказчику, — Эта мода, насчет спущенных штанов, называется 'Хочу какать', и тюрьма здесь ни при чем. А шнурки за тобой волочатся — чтобы сказать тому перцу, что наступил на них, то, что у тебя на душе.
— А козырь назад?
— Просто назло ветеранам. А один кент мне сказал: ' У меня на затылке третий глаз'.
— А майка до колен?
— Есть чем подтереться.
— Версия, — высказался Славик и почувствовал, что он 'у себя дома'.
— Версия, — согласились с ним, — не хуже других. Где ты пропадал?
— Я не пропадал, я наоборот. Дышал свежим воздухом в одном месте. — О деревенской бабушке Славик во дворе не говорил. Скамейка этим ответом вполне удовлетворилась.
На спинке скамейки было свободных полметра, Славик воссел там, глянул все же на свое окно и вздохнул глубоко-глубоко — как давно ему хотелось. Вечер был его, а шеф-робот отодвинулся… ну хотя бы до завтра. До завтра же было не менее 12 часов.
— Скряба, — слышится очередной вопрос, — а вот что такое совесть?
— Это когда человек познает себя и то, что делает. И еще есть ответ: неумолкаемое будущее.
— Чей ответ?
— Ну… он вообще существует.
Голос
На следующий день, в воскресенье, часов в 11 позвонил Шандор.
— Слышь Славик я так и не успел спросить где ты был я бесплодно звонил тебе здесь столько нестерпимых новостей я тебе все расскажу но есть и последняя невыразимая выходи во двор…
— Мам, Шандор звонил.
— Ну и что?
— Выходи, говорит, во двор, что ты сидишь взаперти.
— Что он сказал вместо слова 'взаперти'?
— Что я закрыт на пять беспрекословных ключей.
Мама на целую минуту наморщила лоб. Славик читал, что было на строчках-морщинках. 'Шандор — самый неопасный сосед изо всех. Двор в 11 часов как на ладони. В самом деле, держу его дома, как в консервной банке. Пусть идет'.
— Иди. Только ненадолго. И учти: я все время буду в окне.
— Когда мама устанет, я ее в окне сменю, — бросил папа из-под притолоки, где он любил находиться. — Так что неусыпный надзор тебе обеспечен.
Шандор налетел на Славика, чуть только он вышел.
— Слышь, Слав, кажется, в нашем дворе появился Голос!
Ко всему, что рассказывал Шандор, нужно было относиться с осторожностью.
— Какой Голос?
— Мужской.
— Может, как говорят, внутренний?
— Понимаешь, я сел на скамейку и вдруг услышал, что кто-то беспрепятственно и длительно ругается. Я бы мог повторить, но я не настолько добротно знаю русский язык. Как ты думаешь, может Голос существовать отдельно от человека?
— Диктик кто-то мог обронить. Ты смотрел под скамейку?
— Смотрел. Там ничего.
— Ну, проходил кто-то мимо…
— Ни одного чела!
— Тогда не знаю. Говорящий попугай над тобой пролетел. Или твои же глюки.
— Глюки? Нет. Глюки бывают у некоторых композиторов, но они слышат не мат, а музыку.
— Ну, не знаю. А какие еще новости были?
— Когда я вчера вышел в магазин — я шел походкой 'праул-степ'…
Шандор говорил, но Славик уже не слушал его: шла обычная для Шандора фантазия на тему 'Какие- то два подозрительных человека…'. Славик зевнул даже и посмотрел на небо, но Шандор, вдруг глянув на часы, прервал рассказ.
— Я потом тебе расскажу, это страшно интересно. Я должен уходить, ко мне сейчас придет учитель. Я должен сгоряча бежать.
— Пока, — с облегчением сказал Славик.
Он остался на скамейке один, и это было не так уж плохо. Теперь к нему могли подсесть те, кого он больше всего хотел видеть, — Питя или Кубик. Но можно и вдвоем — Питя справа, а Кубик слева. И какой разговор бы начался! 'Славик!' — слышал бы он справа. 'Славик!' — слышал бы слева…
— Славик, — услышал он голос позади себя.
Славик обернулся. СЗАДИ НИКОГО НЕ БЫЛО.
Вот те на! Неужели глюки заразны? Или в самом деле по двору летает говорящий попугай? Он посмотрел и наверх. Голубое чистое небо. Ласточки высоко вверху. К краешку неба прилип тяжелый самолет.
— Я здесь, — сказал Голос, — справа от тебя.
Голос показался Славику знакомым. Может, все-таки под скамейкой лежит диктофон? Славик хотел уже наклониться, но Голос остановил его:
— Меня не видно, но я есть. Вот я, — Славикова рукава что-то коснулось, и он вздрогнул.
— Не бойся. Нам нужно поговорить.
Теперь Славик узнал Голос.
— Да, да, я Роман Савельевич — тот, что недавно принимал вас у себя. — Слово 'принимал' прозвучало как бы в кавычках. — У меня к тебе есть еще одно дело. Ты никуда не торопишься?
Славик поднял глаза к своему окну на седьмом этаже. Там светился мамин силуэт. Мама не подавала ему никаких знаков, просто смотрела. Знала бы она, ЧТО СЕЙЧАС ПРОИСХОДИТ на скамейке! Как раз то, чего она опасалась больше всего!
— Никуда не тороплюсь, — сказал Славик, и постарался расслабиться, чтобы мама ничего не заподозрила.
— Есть еще одно дело… — повторил невидимый шеф-робот, — и достаточно серьезное… Неотложное…
Славик забеспокоился: неужели бандитский шеф станет втягивать его в свои махинации?
— Что-то случилось с твоим приборчиком… — Голос прервался, сделал паузу. — Он не возвращает меня из невидимости. Ты знаком с ним больше, может быть, ты знаешь, что нужно делать?
