Удивительная тишина. Ни ветерка, ни шороха — неподвижен заснувший лес. Он лег на землю и начал ползти. Убедившись, что со всех сторон его окружает сплошная стена зарослей, решил остаться здесь до рассвета. Прислушался еще раз и успокоился. Под ним была бугристая земля и твердые сучки. Раньше он долго бы ворочался на такой необычной постели, но сейчас она показалась ему лучшей из всех, на которых ему когда-либо приходилось лежать. Быстро пульсирующая кровь стучала в висках. Он пожевал какой-то лист, щекотавший ему нос. Во рту стало горько, и он выплюнул его. Все вокруг было окутано непроницаемым мраком. И сколько он ни всматривался, ничего не мог различить. Руки повсюду нащупывали ветки и листья. Прошло немного времени, и ему снова начало казаться, что за ним следят и непременно обнаружат. Но, опираясь на доводы разума, он заставил себя успокоиться, заключив, что в такой темноте найти его невозможно. Улегся поудобнее и окончательно решил провести здесь ночь, а на рассвете, осмотрев местность, двинуться в путь и тогда уже постараться узнать, следят ли за ним или ему удалось ускользнуть. С этой мыслью он задремал. В ветвях соседних деревьев прошуршала птица. Звук донесся откуда-то со стороны, и он опять весь обратился в слух. Страхи его снова ожили. Но рассудок твердил: «Они не могут обнаружить меня здесь. Я так укрыт ветвями и темнотой, что они, даже если наткнутся на меня, то все равно пройдут мимо. Нужно только не шевелиться и не шуметь». Сердце его успокоилось. Кругом царило безмолвие. Очевидно, он или ушел от своих преследователей, или за ним вообще не гнались. Но почему широкоплечий велел ему бежать? От кого бежать? Утром он во всем разберется. Но ведь утром им легче будет обнаружить его следы и снова схватить. А помощи ждать неоткуда. Он совершенно один в незнакомой местности, в нескольких днях ходьбы от своих товарищей, от всякого жилья. Во всяком случае, ему надо сохранить самообладание. Это единственная возможность спастись. И он спасется! Ни на секунду — и тогда, когда голова его беспомощно металась из стороны в сторону, свешиваясь с седла, затуманенная от прилившей крови, и тогда, когда он прыгал с бьющимся, готовым разорваться сердцем по горячей земле, и даже тогда, когда в палатке ему выкручивали пальцы, — он не допускал, что может погибнуть. Мозг его лихорадочно работал, пока истерзанное тело набиралось сил. Он перебрал в уме события последних дней, пытаясь отыскать связь между ними, постарался припомнить все обстоятельства, связанные с подготовкой и отправкой геологической партии. Может быть, ниточка ко всем невзгодам, что ему пришлось пережить, ведет оттуда? Невозможно! Пока он не добрался до села, откуда они с пареньком отправились в горы, ничего подозрительного не случилось. Похищение в селе? Да, вот оно, начало. Но какую связь оно имело с событиями, разыгравшимися впоследствии? Он вспомнил, что спросил насчет похищений у своего, проводника, но тот ничего толком ему не сказал. Этот паренек или опытный мошенник или он вообще не замешан во всех этих событиях. Интересно, куда он исчез? Ведь он стоял на противоположном берегу, когда геолог выбрался из воды, потом побежал вроде бы за рюкзаком и будто сквозь землю провалился.
Ночь остужала пылающую голову, глаза слипались, но он боялся закрыть их, чтобы не заснуть; инстинкт заставлял бодрствовать весь организм, мысли не покидали его.
Что же случилось потом? Ах да, выстрелы! Он решил, что стрелял проводник, но не мог вспомнить, было ли у него оружие. Не началось ли все оттуда? Он позволил выследить себя и повалить, как щенка. Был ли связан паренек с бандитами?
Легкое шуршание прервало ход его мыслей. Он открыл рот и затаил дыхание — так можно уловить даже самый слабый шум. Но оказывается, это разогнулась, прошуршав в листве, ветка, которую он подмял под себя.
Странные люди! Какой клад они ищут, какие знаки требовали от него? Он напряг мозг, стараясь вникнуть в смысл их действий. Для чего его похитили? Зачем заставили ступить босыми ногами в круг от костра? Ведь он же сказал им, что он геолог. Он потер лоб и поерзал, устраиваясь поудобнее, — снизу давили камешки. Почему кто-то говорил, что ботинки не лезут ему на ноги? Кто это сказал и где? Кажется, потом его снова взвалили на мула, и мучительная поездка продолжилась. Он попытался вспомнить, долго ли они ехали, чтобы определить, куда его завезли, но в памяти осталось лишь смутное чувство, будто он несся в лодке по бурному морю, поднимался вверх, опускался вниз, и его все время мутило. Затем он увидел свет, перед глазами выплыли ноги мула. Помнится, он удивился: откуда вдруг появились ноги мула, раз он был в лодке? И снова все провалилось куда-то.
Когда ниточка сознания связала все его представления воедино, он понял, что лежит на земле в лесу. Грудь и живот болели уже меньше. Очень хотелось пить.
— Воды! — простонал он.
— Подожди, сейчас вернется Незиф, — ответил чей-то голос, и он узнал голос остролицего.
Повернулся. Остролицый сидел в двух шагах от него и дремал, опершись о седло. Ни широкоплечего, ни мула не было видно. От земли веяло прохладой. Он захватил губами стебельки мокрой травы. Капельки росы смочили сухой язык, но от этого жажда усилилась, и он устало закрыл глаза. Но скоро его растолкали. Пришел широкоплечий, поднял его на ноги, кое-как привел в порядок, обул и отвел в какую-то палатку.
— Ничего не говори! Ни о кладе, ни о знаках! — тихо, но властно сказал Незиф, пока они шли к палатке, и глаза его при этом мрачно сверкнули.
Он едва держался на ногах. В ушах звенело, голова кружилась. О чем его спрашивали, он не помнил, помнил лишь, что изо всех сил старался молчать. Потом его оставили в покое. Он лежал в лесу в полузабытьи. Ему принесли кусок мяса и ломоть хлеба, которые он с жадностью съел. Слабость почти прошла, силы постепенно восстанавливались. И тогда ему пришлось пережить то, чего он не забудет до конца своей жизни. Широкоплечий повел его к той же палатке. Было жарко. На поляне пасся мул.
В палатке его встретили двое. С одним из них, человеком среднего роста, с расчесанными на пробор волосами, он разговаривал утром; другого — высокого, широкоплечего, со смуглым лицом и горбатым носом — видел впервые.
Как только они вошли, те дали знак широкоплечему выйти. Геолог заметил, что он выполнил приказание неохотно и встал недалеко от входа в палатку.
Тот, что был пониже, указал высокому рукой на складной стул и взглянул при этом на молодого человека.
— Сядь! — сказал высокий, пододвинув стул геологу.
Но он стоял, не двигаясь, и вопросительно смотрел то на одного, то на другого.
— Тебе говорят, сядь! — повторил высокий. Его нос с горбинкой при этом устрашающе вздернулся.
Молодой человек сел.
— Значит, геолог, а?
Он не ответил, решив молчать, как утром. Горбоносый обратился к другому и что-то ему сказал. Геолог не разобрал, что именно, но понял, что он говорит по-английски. Утром с ним тоже пытались говорить на этом языке. Он изучал английский в институте, но, хотя читал в оригинале американскую и английскую литературу по своей специальности, не считал, что хорошо владеет им.
Горбоносый приблизился к геологу, впился в его лицо цепким взглядом и спросил с издевкой в голосе:
— Ты что, оглох?
В тоне его и во всех движениях было что-то до омерзения наглое, что сразу же вызвало у молодого человека ненависть к нему.
— Я не глухой, — сказал он.
— Ага, заговорил! Отлично! Говори теперь, кто ты и зачем забрался в горы?
— Я ничего не скажу, — упрямо ответил молодой человек и рассердился на себя. «Зачем я разговариваю с ним? Нужно было молчать».
— Значит, не хочешь. Тогда я тебе скажу, кто ты такой. — Горбоносый произнес это с подчеркнутым превосходством и высокомерием.
— Ты окончил геологический институт в Советском Союзе. — Он с ненавистью повторил: — В Советском Союзе.
Ноздри его гневно раздувались.
— Отвечай, а то я тебе такое покажу, что навсегда у меня забудешь Советский Союз! — неожиданно взревел он с дикой злобой.
Молодой человек упрямо сдвинул брови и сжал губы.
