И выйду со старым портретом.Вдруг да поможет?Щелкнул пультом.Спикер приехал в Думу.Будет ли кворум?Вышел за хлебом.Купив, покрошу его птицам?Вряд ли. Съем лично.Повстречал Горбачева…Зря мы не слушали старца.Плачу, в плечо уткнувшись.Кимоно прохудилось.Жду зарплаты за май и июнь.Бамбук и вишня в снегу.Птица на крыше.В клюве большая корка.Летать разучилась.Сакэ не осталось.Сосед отдыхает в прихожей.Голова в обувнице.Не спится. Волнуюсь:Потанин или БерезовскийПолучит «Роснефть»?Любой пройдоха корчит тут пророка,Что ни мерзавец, то посланец Бога,И если вправду есть Господне око,Оно давно закрылось от стыда.Засим же никому из них не страшно.По кумполу бы дать вошедшим в раж, ноСкорей они тобой удобрят пашнюПод всенародно-радостное «да!».Когда Москва, сдыхая от жары,из кожи улиц выползла на дачи,я уезжал от друга, наудачуиз этой выходившего игры.Бог знает, где он полагал осесть,взлетев из «Шереметьева-второго»…Я шел под дальним, колотушкой в жесть окраин бившим, долгожданным громом на Ярославский этот вавилон, в кошмар летящих графиков сезонных, в консервы хвостовых и дрожь моторных, в стоячий этот часовой полон – и думал об уехавшем. Он был мне ближе многих в этом винегрете и переменой собственной судьбы застал врасплох. Однако мысли эти недолго волновали вялый мозг: какой-то пролетарий, пьяный в лоск, и женщина, похожая на крысу, народу подарили антрепризу. В дверях ли он лягнул ее ногой, или дебют разыгран был другой – не ведаю, застал конфликт в разгаре, – и пролетарий уж давал совет закрыть хлебало, и вкушал в ответ и ЛТП, и лимиту, и харю. Покуда он, дыша немного вбок, жалел, ожесточая диалог, что чья-то мать не сделала аборта, на нас уже накатывал пейзаж – пути, цистерны, кран, забор, гараж. – пейзаж, довольно близкий к натюрморту…(О Господи, какая маета по этой ветке вызубренной виться, минуя города не города, а пункты населенные. Убиться охота мне приходит всякий раз, когда Мытищи проползают мимо, – желание, которое не раз, в час пиковый, в напор народных масс, казалось мне вполне осуществимым.)
