- А вам, Кузьма Кузьмич, парламента захотелось? Парламента?
- Не парламента в западном смысле, но все-таки...
- Все-таки? Все-таки? Это чего ж, например?
- А того, например, чтоб люди, всецело преданные интересам правительства, могли критиковать его действия.
- Кри-ти-ко-вать?
- Да-с. Критиковать-с. Как боретесь? Да я бы эту вашу революцию в бараний рог...
- Так оно и будет!
- Да когда? Когда? Вот о вожаках говорили... Разве так вы дело ведете? Я, как гражданин, как собственник, наконец, как заводчик.
- Господа. Я сказала: довольно. А теперь говорю: трефы!
Корнет Никандр, покачивая маленький золоченый стул, на котором сидел, звонко заглушенными словами говорил, быстро и нагло прищуривая глаза. Не смотрела на него, на диванчике сидя, Дарья Николаевна. Тихо и грустно далекому своему чему-то улыбалась. Толстый немец, владелец аптеки, жирно хохотал. За ним мировой судья.
- Кузьма Кузьмич! Вы только что на пику козыря, а теперь валет пик...
- Да не могу я играть, когда тут... И вообще этот ваш винт... Потому в России и дела скверно идут, что в Петербурге слишком хорошо в винт играют... Так-то, полковник! Вы меня слышите?
- Полковник вас не слышит, Кузьма Кузьмич. Не мешайте. Мы уж без одной.
Быстро вошедший слуга наклонился, в ухо зашептал Никандру. Встал тот быстро, каблуками стукнув. Тете Анне негромко:
- Тетя, папаше плохо. За мной прислали.
Лицо явила грустным.
- Ах, ах!
Кузьма Кузьмич как-то крякнул неловко. И закричал полковнику:
- Порядки! Политика! Война вот... Ну, разве можно так! Нужно психологию масс учитывать... А вы...
Борк кричал:
- Некоторая непопулярность войны не предрешает еще событий... То, что нам надо на Востоке, мы получим. Пусть кричат газетки. А слишком раскричатся, мы им глотки-то заткнем... А от вас не ожидал. Высшие государственные умы...
- Не о том речь. Восток! Конечно, Восток. Я славянофил. Славянофил-с, было бы вам известно...
XXXII
Нового города новые зовы. Откуда? Куда?
На Песках поселился. Близ Лавры.
Звон гудел церковный, и шел туда Виктор. И так хороши были шепоты чужих-чужих могил. Так хороши. На общественном кладбище плакал Виктор. Приходил, то у той могилы останавливался, то у этой, и плакал. И хорошо ему было, когда звон гудел серебряный.
Ехал однажды в санях.
- Война? К чему война? Я не понимаю.
- Но вот она, живая война. Всем нам понять надо бы.
- Зачем? Я не люблю смотреть, как на улице вот здесь дерутся по ночам, в глухих местах. Не нравится мне это. Зачем же сюда смотреть, в эти газеты? Знаю: много убийств. А еще что?
И были фонари надснежные и пробегали какие-то люди черные по снегу.
Ехал Виктор на Васильевский Остров. Ехал с Григорием Иванычем Ставрополевым.
- А это Николаевский мост?
- Николаевский!
- И эти ваши близко?
- Близко.
Когда приехали, сказал Ставрополев:
- Входите!
По лестнице по темной шли. И сказал Виктор:
- Не надо женщин.
А Ставрополев сказал:
- Каких еще женщин! Да что с вами?
Комната двухоконная. Много людей разных. И на подоконниках сидели. Большой самовар медный свистел на квадратном столе. И пиво было. И бутерброды.
- А вот и хозяин, Глеб Константинович.
Взором долгим оглядел Виктор Глеба. Высокий, стройный. Лицо красивое, смелое. Но pince-nez с дымчатыми стеклами дерзость глаз прикрывает. Бородка аккуратно подстрижена. И услышал веселый баритон:
- Добро пожаловать. А мы тут именины справляем. Петербургские дворники любят, чтоб именины.
И знакомил с теми, кого не знал еще Виктор. Звеня ложечками в стаканах, продолжали разговор.
- Товарищ Глеб, а, право, к нам бы вы, прочно бы, надолго...
- Чего тут! Я в Москве. Полюбуюсь на вас еще денька три, и на место. В Москве я, как рыба в воде. А здесь... Не привык я здесь. Да и не кажется мне здесь возможным то, на что я там рассчитываю. Москва - это прелесть. Для нас, то есть. Лучше города и не придумать...
- Ну, старый спор. Ах, уж эти москвичи.
- Да Глеб не про то. Действительно, план города...
- Да, уж хуже питерского не придумаешь. Улицы прямые да широкие... Одни площади чего стоят...
- Что площади! Главная беда - мосты. Три моста разведут, и чуть не все рабочие районы отрежут.
- По льду...
- Да, по льду! Климат этот здешний...
- Зато у нас, товарищи, Казанская площадь как раз на месте. Такой штуки в Москве нет.
- Ну, уж ты, Варевич, скажешь! В этой ловушке немало еще людей захлопнут.
- Ну, однако... Как кафедра...
- А тебе бы только с полчасика покрасоваться...
- Не покрасоваться, а живое слово...
- Нет, товарищи. План города оно, конечно... Но всего предугадать нельзя. А остроумный полководец и недостатки местности в свою пользу обернуть может. Вот, к примеру, старик пишет: невозможна, говорит, уличная революция в современных городах. Асфальт, говорит, и торцы вытеснили булыжную мостовую, как она там по-французски называется, макадам что ли... И потому, говорит, не из чего баррикады строить. Абсурд, ведь! В Париже тогда макадам, а у нас трамваи, конки, рельсы, вывески, мало ли что еще. А старик в одну сторону глядит. Не будет, говорит, баррикад больше. Другую, говорит, форму примет восстание. Ан будут баррикады. Покрепче парижских будут.
- Однако, Глеб, не в Петербурге же?
- А, ведь, старик и про Москву. После его статьи у нас чуть не драка... А! Николай. Здравствуй. Что это у тебя? Ну, конечно, телеграммы с войны...
- Да. Важное. Читайте.
Слушали.
- Коли б не эта война...
- Да, уж теперь ждать глупо.
