- Вот.
- За подушку спасибо. А больше не надо. Пальто вот.
К столу подошел Виктор. Сел. Чтоб думать о большом, о своем. Увидел телеграмму. Обрадовался. Будто был он шахтер, заваленный землей, и увидел огонек. Город ли надоел? Люди ли? Безлюдье ли?
В телеграмме было:
«Семен скончался. Приезжай. Необходимо увидеться. Ответь. Брат».
- А, так у вас там...
И Виктор разделся и лег.
Не спалось. Тяжелое дыхание каменным сном спящего Николая. Вспоминался голос нежданной Зои, истеричный и родной как бы голос.
Встал. Полуодетый писал Дорочке письмо.
XXXIII
Журчанье звонкое ранней весны. Дней долгих, не хотящих в ночь отходить, радость поющая, кружащая птицей солнечнокрылой над Волгой.
Упросил Антон в Лазарево себя перевезти. Врач пожал плечами тогда. Сказал Раисе Михайловне:
- Можно. Пожалуй, можно.
Хотел сказать:
- А не все ли равно...
И поняла, И молчала. И ушла потом в моленную. И долго, коленопреклоненная, вглядываясь в лики окладных икон, прислушивалась к шепоту размеренному ангела памяти своей. Будто стоял незримый здесь вот, по левую руку; книгу незримую тяжелую разогнув, читал-шептал. И слушала, и повторяла шепотно:
- Так. Да, так.
И читал-шептал дальше. И шептала, от незримого отворачиваясь, ликам иконным шептала:
- Да... Да... Но за что?
Великомученику Пантелеймону акафист прочитала; тишайшему заступнику пред престолом горним. Читала:
- Радуйся, радуйся...
Но черных врагов, сынов гордыни и непокорства, внезапно в душу запросившихся, не отогнала.
Акафист прочитав длинный, забыла, что взор ее со взорами ликов святых слит, шептала думала:
- За что? За что все? За что от детей скорбь непомерная? И этот, и тот, и... и все... Зинаида вот разве да Константин. Но кто знает?.. На путях детей враг. Врага чует сердце материнское. О тех скорблю. Тех жалею. Видишь? Ты видишь сердце матери. А Яков? Якова душа не принимает. От сына-первенца отвернулась душа. Как чужого его, по дому бродящего, вижу. Ни жалеть, ни любить... Но страшусь ненависти к сыну первенцу. А за что? Что сделал Яков? Отец говорит: примерный сын. Любит. Не могу я. Горе. Горе. Враг ли из сердца вырвал любовь к нему, к первенцу... За зиму с Ирочкой хуже. Бес в Ирине. Бес. Верю, о Господи. И один Ты можешь. Из рабы Твоей Ирины врага изгони. Не попусти... Не попусти надругаться до конца... Раба Антона спаси и помилуй. И помилуй. Неразумие лет младых не зачти... Помилуй, помилуй, коли спасти
не восхощешь, спасти для жизни земной. Раба Виктора направь, Господи, на стезю правую. Не грешна более, нет гнева против него. И прощаю. Прощаю. Как той прощаю, пред Тобою, о Господи, предстоящей. Но направь, направь на стезю. Изыми, Всеблагий, к первенцу из сердца матери злобу. Рабов своих Зинаиду и Константина не попусти...
- Раиса Михайловна! Раиса Михайловна! Где Раиса Михайловна? Где? Наверху, что ли...
Гул голоса испуганного, вихрем по дому несущийся. С колен не поднялась. Вдохновенно пронзила взорами доски икон:
- Спасите его, спасите! Из души его изымите страх греховный. Раба Макара, великомученице Пантелеймоне, в молитвах своих помяни. Рабу Макару верни разум светлый, о, Господи.
Ниц пала. Великомученику тропарь наизусть шептала:
- ...сокруши и демонов немощные дерзости... Того молитвами спаси души наши...
Слыша Макара Яковлевича крик уже близкий, вышла. И из спальной вышла.
- Раиса Михайловна! Раиса Михайловна? Что у вас тут делается? Что?
Да что такое?
- Опять звонок! Опять кто-то ломится. Куда вы всегда пропадаете? Лакеи ничего не понимают. Того гляди, впустят кого-нибудь.
- Да кого же? Ведь, сказано...
- Это черт знает что... Я звонки сниму. Не могу я. Боюсь я. Ни минуты покоя. Сказано: никого...
- Никого и не пустят, Макар Яковлич.
- А вдруг пустят... Боюсь я. Боюсь, Раиса Михайловна.
- А вы не бойтесь, Макар Яковлич. Вы бы пошли помолились. Акафист...
- Акафист! Скучно мне так. А вы соборных позовите. Я с хором молиться люблю. Пусть всенощную...
- Хорошо. Сегодня хотите?
- Сегодня? Почему сегодня? Лучше завтра. Суббота.
- Хорошо, Макар Яковлич.
- Хорошо, хорошо! А тут в дом ломятся... Уследить не можете. Звонки какие-то... Не самому же мне всюду... Помочь человеку надо... Работаешь, работаешь... Уйду я из этого дома... Справляйтесь, как знаете...
Плачущим голосом, но громким, говорил-жаловался. Слезливо вздохнул, рукой махнул и побежал. Издалека уж:
- Садовника ко мне! Садовника лазаревского! Каналья этот дров на свои дурацкие оранжереи изводит чертову прорву!.. Я ему покажу. Позвать этого Мейера!
Юбками шелковыми шурша, шла обратно. Но вместо слезы молитвенной и чуть гневной слеза беспомощности. И слеза страха нелепого. И кто-то, в шутовской наряд одетый, на белом лице рот бессловно открывая, вился вокруг нее, руки простирал, когда шла Раиса Михайловна наверх, к дочерям. Белый в пестром наряде шут не глазам, но душе хозяйки чудиться стал в стенах дома ее недавно. Не страшилась. Скукой тягостной и тоской глядела сквозь него. Но ныне на лестнице увидела сына Антона. Здоровый, навстречу идет, спускается. А лицо его, как лицо Виктора. Виктора Раиса Михайловна много лет не видала. Но сейчас увидела лицо Антонове его лицом, таким, каким представляла себе второго своего сына. А думала о нем часто за те дни, когда он в гостинице жил. Да и видала у Яши недавний портрет Виктора.
- Господи, оборони. Господи оборони.
Крестилась, заставляя себя одолевать ступени лестницы. То было первым видением явным Раисы Михайловны.
Пропал. Не оглядывалась. И тщилась ни об Антоне не мыслить, ни о Викторе, входя к дочерям. Но с Зиночкой покорной, слова говоря ненужные, беседовала напутственно с Антоном, с сыном, дерзнувшим на страшный грех, с сыном отходящим в мир иной.
- Приедет ли? Да нет. Зачем отпустила? Зачем?
Живого хотела видеть или мертвого. Все равно. Любила Антона уже не как детей своих живых.
А Антон в Лазареве весну встречает. Последнюю земную. В дому большом комната Антону одна, четыре стены. Не ходит Антон. Лежит. В кресло посадит человек, к нему приставленный, и опять на кровать уложит. А в кресле когда, у окна, весело Антону и радостно. Реку могучую с горы высокой видно. Там внизу снег еще. Холодно у реки. А здесь зазеленело. Да и елок много в саду и пихт всегда живых.
О Викторе думает о далеком. И сладка греза. О Дорочке думает:
- Зачем же вышла замуж за этого учителя? Она ведь меня любила... и Виктора. А вышла замуж. Так
