— Почему же — чаще?
Раков смутился.
— Ну, как же... законный отдых, так сказать. Я ведь помню — сами говорили, что ждете не дождетесь ухода на пенсию...
— А-а, вот вы о чем, — улыбнулся Драшкин. — Да, мечтал давно... мечты, мечты. Однако, дорогой Евгений Петрович, суровая жизнь диктует другое.
— Что вы имеете в виду? — Раков замер от недоброго предчувствия.
— Да вот, насчет пенсии... Передумал я пока уходить. Чувство долга, голубчик, чувство долга.
— Как же так... — Раков с трудом подбирал слова. — Может, я неверно понял?
— А что такое?
— Ну как же... как же... — Раков откашлялся. — Ей-богу, неловко напоминать... Разве забыли — когда я давал согласие на переход в горздравотдел, мне гарантировали ваше место...
— Так оно и будет! — воскликнул Драшкин. — Все так и будет, в самой ближайшей перспективе. Только пока я на пенсию не спешу... вы уж меня простите, старика. Чувство долга. Есть еще порох в пороховницах!
Раков вспомнил фразу из какого-то романа: «Он стоял, как оплеванный...» Да, именно так.
— В таком случае — извините... — произнес он растерянно. — Только все это более чем странно. Вы же сами намекали!..
— Голубчик, вы меня обижаете, — Драшкин искренне огорчился. — Что значит — «намекал»? Не намекал — говорил открытым текстом: хочу на пенсию. И сейчас могу это же повторить: хочу, хочу! Но... чувство долга — препятствует. Понимаете?
— Черт знает что!.. — вспыхнул Раков, но тут же спохватился: — Простите за резкость. Но поймите, пожалуйста... войдите в мое положение. Ведь если б я знал, что все так обернется, — разве бросил бы свою больницу? И материально я потерял... и вообще... как-то даже стыдно говорить все это. А вы сейчас, извините, делаете невинный вид, будто не в курсе...
— Голубчик! — перебил торопливо Драшкин. — Голубчик, одумайтесь! Как жестоко с вашей стороны — гнать меня на пенсию... это просто негуманно. Пожалейте старика, умоляю!
— О, господи, — вздохнул Раков и прикрыл глаза.
— Ну, что вы так, голубчик? — Драшкин погладил его по плечу. — Ишь, как рассердился — даже вихор дыбом встал... как у петушка! Не расстраивайтесь, не надо. Какие пустяки, честное слово... суета сует. Ну, куда вы спешите? Куда так торопитесь?
— Оставьте, пожалуйста, — Раков дернул плечом, выскользнул из-под драшкинской ладони и направился к двери.
— Голубчик, голубчик! — крикнул вслед Драшкин. — Не сердитесь на меня — ведь я на вас не сержусь. Постойте секундочку!.. Приходите сегодня вечером в ресторан «Елочка», часам к семи... надо же обмыть мое шестидесятилетие. Придете?
— Не знаю, — буркнул Раков. — У меня, к сожалению, вечером много дел.
— Ну-у, Евгений Петрович, так нельзя. Я очень обижусь. Будут разные люди, Коноплев из райкома будет, и Зайчиков обещал прийти...
— Зайчиков? Из облздрава? — Раков замер у двери, заинтересовался.
— Тот самый. И Петренко будет... и еще кое-кто. Так придете?
— Не знаю, — повторил Раков, хотя твердо решил, что, конечно, придет. — Спасибо за приглашение.
— А вам — за подарок спасибо. Замечательный спиннинг, чудесный, просто изумительный спиннинг.
«Ах, старый козел... — думал Раков, прикрывая за собой дверь. — Наколол меня, как бабочку... Гангстер. До чего ловко придумал: он, значит, будет бумаги подписывать и зарплату получать, а я за него упираться, все дела делать... Ну, Драшкин, я тебе это припомню, не сомневайся».
Сердито взглянул на секретаршу — Любаша бойко стучала на машинке, печатала что-то явно не служебное.
— Чем занимаетесь? — спросил строго.
— Да вот перепечатываю... — ничуть не смутилась Любаша. — «Гигиена брака».
— Что та-ко-е?!..
— Да ничего особенного, — Любаша сморщила носик. — Банально, как банан.
11.05—12.20
Начальник куда-то уехал (не все ли равно, куда?), секретарша перепечатывала квартальный отчет, посетителей не было, срочных дел не предвиделось тоже — контора замерла в полудреме.
Ракитин писал роман.
В очередной главе герой (Ракетов) вспоминал романтические эпизоды юности. А именно:
«...она, как и прочие, многочисленные, влюбилась в меня с первого полувзгляда. Не моя в том вина. Моя фатальная везучесть — мой крест, мое сладкое бремя. Будущая невеста, конечно, пыталась сопротивляться, но не очень долго. Я имею в виду не физическое, а духовное сопротивление. Она была из тех девушек, что привыкли к лидерству в любовной игре, и вот — наткнулась в своем победно- беспрепятственном полете на мою холодную несокрушимость. Из последних сил она еще пыталась подмять меня, унизить, подчинить, — но я ускользал, как тень, как пар, я вытекал из ее хищных рук и продолжал оставаться свободным.
Она, к примеру, презрительно упрекала меня в незнании многих названий — трав, цветов, птиц.
— И не стыдно, Ракетов? — говорила она. — А еще хочешь стать писателем... ну, какой ты писатель? Вот как ты, например, напишешь: «Она лежала посреди густых зарослей»... Каких таких зарослей? Оглянись, Ракетов! Как называется эта трава? А что за птичка поет на ветке? И что это за ветка — какое дерево? Не знаешь?
Мне было стыдно, но не очень. Типичный горожанин, я вырос в окружении совсем иных названий. Канализация, стресс, шизарня, телепатия, рассыпуха, НТР и тому подобные замечательные слова.
А она совсем недавно закончила биофак пединститута, хорошо изучила зоологию и ботанику. Знала всякие названия, которых я не знал. А что она знала о жизни?
— Вот это душица обыкновенная — сказала она, начиная практический свой урок. — Иначе — блошница, душичка, лебедка. По латыни: ориганум вульгаре.
— Ясно, — кивнул я, тщетно пытаясь запомнить, вернее — тщетно притворяясь, что пытаюсь запомнить. — А это?
— Пожалуйста. Кипрей узколистный, в народе — иван-чай, пустоед, скрипун, сорочьи глаза.
Мне вдруг стало так ску-у-учно.
Она сразу это почувствовала. Женское чутье — оно врожденное, этому на биофаке не обучают.
— Хочешь — присядем? — предложила она.
Ей казалось, что она видит меня насквозь. Вот сейчас она угадала, что я хочу сесть на траву, а потом угадает, когда я захочу прилечь, а потом — обнять ее, и так далее, и ведь она почти не ошибается в своих догадках.
Мы лежали на горячем горном склоне, неслышно дыша, шелестели под ветром душица, блошница, лебедка, кипрей, иван-чай, пустоед, скрипун, сорочьи глаза и что-то там еще очень важное и полезное для ума и здоровья.
— Ох, Ракетов... как я по тебе соскучилась! — прошептала она, смирившись и сдавшись.
Вздохнула, закрыла глаза, обняла меня и крепко прижалась, стуча в мою грудь влюбленным сердцем, словно маленьким кулачком.
Мы лежали на горячем склоне, заросшем вышеперечисленной густой и душистой травой, мы лежали, залитые солнечным светом.
Солнце, солнце, солнце, солнце. Давно замечено: если долго повторять какое-либо слово — оно теряет смысл. Солнце, солнце, солнце... — и свет его меркнет, тускнеет. Слова обесцениваются от повторений. Это называется: инфляция. Легко проверить — возьмите любое слово, первое попавшееся. Ну, начали: любовь, любовь, любовь, любовь, любовь, любовь, любовь, любовь, любовь...
