IV
Вначале, сказал он, существовал Бог и ничего больше. Бог, Амма, был завернут сам в себя, точно яйцо. Он был
Ты слышал слова догона: четыре ключицы Аммы свернуты вместе, точно шар. Амма — это огон порядка, великий расточитель бытия. Он рассыпает все с беспредельной щедростью и приводит то, что рассыпал, в порядок, мир.
Амма плюс один — получится четырнадцать. Скажи «Амма», и ты произнес «пространство». Чтобы расточать, Амме необходимо пространство. Он пространство сам по себе и ему нужно лишь двигаться вовне, нарастать из самого себя, как свет из солнца, как ветер из гор, как гром.
Через три дня после того, как Пикассо выучил слово
Ты любишь первозданное, говорит Гертруда, а мне вот нравится все, что новее завтрашнего. Что такое кубизм как не угол зрения, отказ изображать то что видит голова зажатая в тиски? Каждый глаз видит, таков урок Сезанна, глаза движутся, когда смотрят, таков твой урок.
Матисс начал рисовать края особенно у женщин когда на них смотришь чуть левее чем видно если стоишь справа и чуть правее чем видно если стоишь слева, простой и удобный способ смотреть.
А потом с испанской щедростью Пабло подарил нам больший наклон головы повсюду, даже в центре как на карте Меркатора. Она сказала ему с искренностью от которой он тихо заржал что если б ему довелось летать он бы увидел что весь мир — кубистское полотно.
На аэроплане? Мы с Браком хотели смастерить аэроплан, можешь себе представить? Но передумали. Нам нравились очертания, круги колес, сбалансированные с линиями фюзеляжа. Нет, Гертруда, старушка, не полезу я в такую хреновину, не проси.
V
А Диктина[81] — ни ступня не дрогнет, плавно огибая сикамор, ни гончие не дернут, вскакивая и мягко топча молодь, лишь лязгнет охотничий доспех. Ну и коты ее, само собой, его коты — тоже тут, полосатые и пестрые, приплод друзей и недругов серебра.
Он лежит под накренившимся камнем, несущим по краям параболу, гиперболу, круг, эллипс. Кости, пуговицы, истлевшая плоть. Вознесся очерк скул, и смертные дыры просели там, где прежде был ямб его прищура, цветочная пыльца осыпалась сквозь ребра.
Проворный язык — ныне прах. Косточки тонких пальцев лежат скрещенные над застывшим навеки узором лобковых волос, недвижные от кремния, серые и рыжеватые, покрытые пылью и пыльцой гортензий его домохозяйки и последних роз Шарля Жида.[82]
ICI SONT DEPOSES LES RESTES
DE
CHARLES FOURIER
NE A BESAN?ON LE AVRIL 1772
MORT A PARIS LE 10 OCTOBRE 1837
Серии распределяют гармонию. Линней умер, когда Фурье было шесть, Бюффон, когда ему было шестнадцать, Кювье был его современником. Сведенборг[84] умер за неделю до его рождения. Все они искали гармонию, сходство, преемственность в порядках природы.
Всё в природе — серии и оси, как числа Пифагора, как преломления света. Дайте мне воробья, говорил он, или же лист, рыбу, осу, быка, и я покажу вам гармонию их места в аккорде, фразе, части, концерте, во всем.
В то утро, прежде чем посетить могилу Фурье, мы смотрели, как президент Жискар д’Эстен[85] идет со своей инаугурации по Елисейским полям к Арке, республиканский, пеший, дружелюбный. Не было ни «Марсельезы», ни парада. С непокрытой головой брел он один.
А будь это месяц флореаль 120-го года, первый пентатон Гармонии, деревья силлима,[86] вода сяо-чжун[87] и позвякивающий колчедан, мы, возможно, увидели бы разведчика Орды[88] и двух девочек в цыганских нарядах, пляшущих с рыжим медведем.
VI
Воздух насыщен исконно парижским ароматом жарящихся каштанов, помета квагги, корзинок с ноготками. Две девчушки в цыганских нарядах бойко пританцовывают, спускаясь по Елисейским полям за старшим братом, а тот трясет бубен над головой в такт шагам.
Он крутит его в высоте и шваркает с лязганьем и уханьем о голое смуглое бедро. Попивая винцо с такими же дедами, старейшина советует им, разбирая эмблемы Хризантемовой Орды, присматриваться к предвестникам — ниссеру[89] и кобольду.
