нет?
Никто не ответил.
Зато проснулся пан Юржик. Сел, потряс головой, схватился ладонями за виски.
— Где я? Что за хрень? Чего темно-то так?
— П-поздравляю, пан Юржик, — хмыкнул Меченый. — Самое интересное п-п-проспал ты...
— А? Чего? Это ты, пан Войцек?
— Я, я. Ты-то к-кого думал увидеть?
— Да и не знаю... Не нравится мне тут. Елки-палки! Словно я снова в Берестянке. Или с головой у меня что-то? Может, и не было ничего? — Пан Бутля дернул себя за ус. — Просыпайся, пан Юржик!
— Во дает! — искренне восхитился Лекса. — Ты что, пан Юржик... того-этого... не помнишь ничего?
— Да нет, почему? Помню. Многое даже помню. Помню, как в Жорнище заехали. Помню, дрянью какой- то кормил нас шинкарь. Помню, как студиозус наш лечить меня начал... Да, дед какой-то зашел!
— Верно, пан Юржик, — погромче проговорил Ендрек. — Зашел. Только это не дед, а местный реестровый чародей.
— Да ну?
— А ты думал?
— Так нас... это...
— Во-во, — пробасил Лекса. — Загребли. Теперь уж не знаю, чего и ждать... того-этого. Как говорится: коготок увяз — один раз отрежь...
Насколько ни казалось их положение трагичным, хохота не смог сдержать никто.
— Ты опять, Лекса? — смахивая слезы костяшками пальцев, всхлипнул Юржик.
— Дык... того-этого... не сдержался...
— Т-ты не сдерживайся, односум, — проговорил пан Войцек. — С х-х-хорошей шуткой и помирать веселее...
— Э! Панове! А кто помирать собрался? — Пан Бутля вскочил на ноги. — Мы еще поборемся!
— Т-твои бы слова, п-пан Юржик, да Господу в уши, — невесело отвечал Шпара.
— Да ладно! Ну, нарушил Ендрек Контрамацию! С кем не бывает? Объясним, шапками оземь ударим, покаемся... Ты же сам предлагал, пан Войцек, к Институциуму его пристроить. Вот и будет случай с матерым чародеем, как бишь его?..
— Г-гудимир.
— Вот-вот. Со старым, проверенным, реестровым чародеем поговорим. Расскажем ему про Мржека да про обряд в замке пана... тьфу ты — тоже мне пан... пана Шэраня.
— Эх, п-пан Юржик, к-кабы все так просто было...
— Да чего сложного? Сколь я понял, хоровские уховецким не враги. Скажемся, кто мы есть такие...
— Д-да поздно, пан Юржик. З-з-знают уж, кто мы такие. Даже больше че-е-ем надо знают.
— Как так — больше чем надо? Не понял...
— А во-во-от так. Сотник местный, пан Лехослав Рчайка, с-са-а-амолично мне п-признался, что знает про нас и груз наш всё.
— Откуда знает?
— От рошиоров, — дернул Меченый себя за ус.
— Не понял.
— А т-тесен мир, старые люди г-говорят. Боярин Рыг-г-гораш, что мазыла Тоадера по н-нашим следам пускал, к-королю своему весточку с гонцом слать н-надумал. Т-так вот, порубежники жорнищанские того гонца п-п-перехватили.
Пан Юржик хлопнул себя по лбу:
— Елкин дрын! Мы ведь подлинными именами назвались, когда в Жорнище въехали...
— Т-т-то-то и оно...
— Кто ж помыслить мог? Хоровцы! Свои в доску! Кто б додумался от них скрываться!
— Д-доверчивые мы с-слишком, пан Юржик, — удрученно кивнул пан Шпара. — З-за то нас великолужичане били, бьют и бить будут. М-мы-то по-благородному, по-шляхетски п-п-привыкли. Грудь в грудь, глаза в глаза, а у н-них все с п-п-подвывертом каким-то...
— Точно, — согласился пан Бутля и добавил: — Ты, Ендрек, не слушай. Не о тебе речь. И среди великолужичан достойные люди встречаются.
— Да я и не слушаю, — отвечал студиозус. — Вернее, слушаю, но... Короче, панове, привык я уже к вашим подначкам. Мне бы до ветру сходить, а там хоть горшком назовите...
— А ведь и правда, — прищурился пан Юржик. — Парню руки связали — пускай приходят сами гашник развязывать! — И закричал громко, аж в ушах у всех зазвенело: — Эй, сторожа! Идите сторожить, а то разбежимся!!! Э-гэ-гэй!!!
— Тише, пан Юржик, — взмолился бывший шинкарь. — Ты... того-этого... дозовешься их или нет, не знаю, а нас оглушишь. Сто пудов... того-этого...
— «Сто пудов»! — передразнил его шляхтич. — Давай ты тогда кричи! А еще лучше знаешь что?
— Что?
— Кулаком в стенку стукни — глядишь, сторожа и сбегутся, когда половина буцегарни им на голову свалится...
— Ну, пан Юржик... того-этого...
— Что, слабо?
— Дык...
— К-к-кончайте зубоскалить, — оборвал их пан Шпара. — Ну, чисто дети м-малые!
— Прости, пан Войцек, — не стал спорить Бутля. — Что ты там про сотника тутошнего сказывал? Чую, неспроста он нас под замок упрятал.
— Еще к-к-как неспроста. Золота ему прилужанского з-з-захотелось.
— Это так-то они Белого Орла поддерживают?! — возмутился Юржик.
— Свои собаки грызутся, вылетит — не поймаешь, — добавил по всегдашнему обыкновению непонятно, но к месту Лекса.
Пан Бутля снова сполз по стенке, задыхаясь и хватая ртом воздух, несмотря на всю затруднительность их положения.
Меченый развел руками — вот что, мол, с ними поделать? Речь идет о жизни и смерти, а они шутки шутят, веселятся.
Ендрек охотно посмеялся бы вместе с паном Бутлей, если бы не опасение обмочить штаны. А это было бы унизительно, да и попросту некрасиво.
Великан, глядя на хохочущего пана Юржика, и сам не сдержал улыбку, прыснул в бороду и с размаху стукнул кулаком в стену. Левым кулаком, разумеется. Правую руку он по-прежнему опасливо прижимал к груди.
И, словно по волшебству, дверь, ведущая из караульного помещения в коридор меж решетчатыми стенами, отворилась. В проеме мелькнул отсвет факела, а потом, перецепившись через порог, в буцегарню самым натуральным образом ввалился человек. Он упал, неловко подвернув руку, сдавленно ойкнул.
«Явно не воин, падать не умеет, точно как я», — заключил студиозус.
Вошедший за ним порубежник высоко, насколько позволял потолок, поднял горящий факел. Лежащий человек оказался как раз в середине желтоватого круга. Ворвавшийся следом стражник с нашивками десятника пнул его в бок:
— А ну вставай, изменничье семя! Разлегся тут, как куча навозная!
Он занес ногу, но новый узник, опережая повторный удар, проворно вскочил на ноги.
Теперь Ендрек сумел рассмотреть его во всех подробностях. Ну, может, и не во всех, но в достаточном количестве.
Названный «изменничьим семенем» был невысок, сутул, но круглолиц. Около нелепо оттопыренного уха запеклась кровь, левый глаз заплывал сливово-сизым кровоподтеком. Венчик жиденьких светло-соломенных волос торчал из-под мятой черной скуфейки. На плечах его нескладно сидел грязный, подпоясанный веревкой, подрясник с наполовину оторванным рукавом. Довершала картину реденькая бородка и красный блестящий нос.