под сметаной на столах. В серпне на площади выговской что кричали вы, панове? Что горланили, толпу подзуживая?
«Что ж не заткнет его никто? — устало подумал Зьмитрок. — Сорвет ведь сейчас святоша все, что задумано. Испортит все, песья кровь... Давно надо было сослать его в дальний монастырь, куда-нибудь в Бехи, только лень было повод подыскивать. Да и любит его народ выговский. Это тебе не Зджислав Куфар, разбойник малолужичанский, тут тоньше подход нужен. Ну, да ничего, все тебе припомню, твое преподобие. Дай только срок...»
— Шел бы ты... — Стодолич словно услыхал мысли Грозинецкого. — Шел бы ты лесом, твое преподобие!
— Что? — приподнял бровь Пакрых. — Это ты мне, пан Микал?
— Тебе, тебе. Кому ж еще?
— Так ты выйди и прогони меня! — Ладони преподобного Силивана поухватистее легли на посох. — Хочешь, в лес, а хочешь, в поле.
— Панове! — прорвался сквозь шум и гам голос пана Шэраня. — Панове, как вам не стыдно? Король здесь и смотрит на вас!
— А пускай поглядит! — выкрикнул Ярема Вовк. — А то давно при нем не орали. Нам нет числа, сломим силы зла! Отвык, поди?
— Да как ты можешь, пан Ярема?
— А вот так и могу! Я — старый и больной. Мне ли бояться расправы? Днем раньше к Господу, днем позже — есть ли разница?
— Панове, панове! — выкрикнул пан Иахим. — Что ж вы, как торговки на площади скубетесь? Ведь закон новый обсуждать надо! Не для себя же радею, для Прилужан! Для будущих поколений, что спасибо нам скажут!
— Скажут, скажут, пан Иахим, непременно скажут! — подпрыгнул Стреджислав Яцьмежский. — Как ты нашим дедам сказал уже!
— Да как ты смеешь, щенок! — зарычал пан Стронга.
— Я тебе не щенок, пан Иахим! — срываясь на фальцет воскликнул князь Стреджислав. — Не щенок, а шляхтич! Пускай у тебя фольварков вдесятеро больше, зато я род свой числю на четырнадцать колен. И никто из моих предков Отечество не продавал за грозинецкое серебро!
Выкрикнул и оглянулся на Зьмитрока. Петух петухом. Когда б еще ногой грести начал, не отличить.
— Мальчишка! Да я тебя! — Пан Иахим грозно пошел вперед, на ходу поддергивая рукава.
Дорогу ему заступил Кажимеж Чарный:
— Охолонь, охолонь, пан каштелян...
— Пусти меня! Я его в дерьмо вобью! В то дерьмо, откуда он вылез!
Князь Яцьмежский ловко перепрыгнул кресло, устремляясь навстречу пану Иахиму. Его за рукав ухватил Тадеуш Плещец. Молодой сенатор дернулся, стремясь освободиться. Далеко не новый жупан не выдержал и затрещал...
Неподвижность в зале сохраняли четыре человека.
Два застывших столбами гусара у дверей.
Подскарбий Зьмитрок Грозинецкий, который продолжал разглядывать сборище через полуприкрытые веки.
Король Юстын, горестно сгорбившийся в своем похожем на трон кресле.
— Наша Элекция! — перекрывал бессвязные выкрики князей громоподобный голос Силивана. — Не дикость и отсталость! А, напротив, великое достижение нашего королевства! Не обречены мы подчиняться человеку! Во власть пришедшему благодаря крови и родству! А можем выбрать достойнейшего! Из достойных! Это ли не благо?
— Позор! Позор! Вон!!! — орал Южес Явороцкий — рябой с малолетства магнат из-под Батятичей. Вот только кого он позорил и гнал прочь, оставалось непонятным. И для самого пана Южеса, скорее всего. Зато выкрикивал свое «Позор!» он самозабвенно. Даже заглушал иногда игумена храма Святого Жегожа Змиеборца.
— На площадь, панове! — басил преподобный Силиван. — Пускай народ узнает, каких змиев искусителей сам же на правление поднял! На площадь! Не трожьте Элекцию, запроданцы!
— Уймись, пан Пакрых! — попытался образумить его Винцесь Шваха, митрополит Выговский и патриарх всего королевства.
— Тебе ли, терновцу, меня затыкать? — немедленно ответил Силиван. — Я в Выгове родился, в Выгове живу, в Выгове и помру, даст Господь! Ты ж приехал сюда за клобуком патриаршим! А по заслугам ли тебе сан такой, подумал? А ну-ка поддержи меня, пан Жичеслав! Не ты ли после его преподобия Богумила в митрополиты шел по справедливости?
Игумен монастыря Святого Петрониуша Исцелителя стукнул посохом о пол, что-то сказал. Его не расслышали. Да никто и не слушал, если честно сказать. Он махнул рукой, отвернулся и уставился в завешенную гобеленами стену.
— Не тебе то решать, — стукнул об пол своим посохом Винцесь Шваха. — На то есть королевская воля и королевское слово!
— Ан еще разобраться надо, на чьи денежки ты поешь! — закричал пан Церуш. — Уж не уховецкой ли чеканки твои сребреники, Силиван?
— Позор! Позор!!! — надсадно ревел Явороцкий.
— Мои деньги чище твоих! — твердо отвечал Пакрых. — А ты подумай о судьбе Отечества! Или тебе уже наплевать?
— Я Отечеству всю жизнь посвятил!
— Ага, а еще кобелям борзым да сукам! Совсем занехаяли Прилужаны с вашими сучьими вытребеньками!
— Ты борзых не трожь! — хлопнул в ладоши пан Ярема. — Они честнее многих людей!
— Позор! Позор!!!
— Смерть уховецким запроданцам! — Микал Стодолич вспрыгнул на кресло.
Вырвавшись из рук пана Тадеуша, молодой князь Яцьмежский ловко пнул Стодолича в колено. Пан Микал свалился, заорал непотребно, и кинулся подержать Стреджислава за грудки. На плечах у него повисли Кжеменецкие.
— Зьмитроковы деньги отрабатываем? — преподобный Силиван занес посох, словно алебарду.
Князь Плещец отшатнулся от него, шипя сквозь зубы.
Пятур Церуш рванул ворот жупана и пошел вперед, набычившись. Сейчас точно в кулаки возьмет игумена-вольнодумца.
— Борзых не трожь! Я за борзых знаешь что сделаю? — волновался пан Ярема.
— Вон! Позор!!!
— Дурней из нас лепят, панове! — Кажимеж Чарный встал плечом к плечу с игуменом Пакрыхом. — Не так давно на Контрамацию покусились! Кричали, мол, вольности шляхетские она ограничивает! А что нынче удумали? Права элекции лишить? Да как языки поганые молоть такое повернулись?
— Не позволим! — тряс кулаками князь Стреджислав. — Не позволим!
— Позор!!!
— За борзых я...
— В Уховецк дуйте, предатели! Скатертью дорожка!
— Не жгут грозинецкие денежки карманы-то?
— Позор!!! Вон!!!
— Знаю, откуда ветер веет! Из-за Луги веет!
— Анафема тебе, Силиван, анафема!
— Чхать я на твою анафему хотел! Давно сам простым игуменом был? Ишь ты, в патриархи он выскочил! Из грязи да в князи!
— А собак все ж не троньте!
— Панове! Панове! — надрывался маршалок. — Что ж вы творите? Разве ж так можно?
— Позор!
