приходится несладко.
— Эх, доберемся до Выгова, — глядя на занесенный снегом перелесок, размечтался студиозус, — к моим в гости заедем! Отдохнем, в баньку...
— Ага, в баньку... — скривился пан Бутля. — Они ж у тебя «кошкодралы», поди?
— И что с того?
— Да ничего. Тут же ославят уховецкими разбойниками. Слава Господу, если городской страже не сдадут в первый же вечер.
— П-пан Юржик! — окликнул шляхтича Меченый.
— А?
— Злишься?
— С чего ты взял, пан Войцек?
— Н-н-нет, ты скажи — злишься?
— Ну, есть немного, будешь тут радоваться!
— Н-ну и злись себе в тряпочку. Че-е-его на парне злобу срываешь?
— Кто? Я?
— Н-нет, я!
— Да не срываю я! С чего ты взял...
— Я не обиделся, пан Войцек.
Ендрек врал и не краснел. Он очень обиделся на самом деле. Ладно еще получать такие плевки ни за что ни про что от человека чужого. Но от пана Бутли, с которым делил последнюю краюшку хлеба, готовился умирать рядом? Это уже чересчур.
Студиозус пообещал себе, что больше слова не скажет противному пану. Пускай с Лексой болтает или байки с пономарем травит. Впрочем, с пономарем пан Юржик тоже был не в ладах. Гыркал то и дело, бурчал вполголоса, что, мол, взяли напасть на свою шею. Также иногда он обещал вытащить арбалет и всадить стрелу в Бичкен-аскера. В общем, злился на весь белый свет. А отчего, по какой причине? Непонятно.
Меченый спросил как-то раз Юржика, не болит ли у него очередной зуб. Тот ответил — нет, не болит. И ухо не болит, и голова не болит, и поясницу не ломит. И рано его в старые развалюхи записывать. Он еще шляхтич хоть куда.
Пан Шпара покачал головой и больше к разговору о здоровье пана Юржика не возвращался. Срасти улеглись. Вроде бы. Если бы не сегодняшняя перепалка.
Медикус до боли сжал зубы, сдерживая готовые хлынуть из глаз слезы. Нехорошо получится. Некрасиво. Опытный путешественник, прошедший леса, степи и горы, плававший на струге по Стрыпе, скакавший на конях, прошедший от Руттердаха до Искороста и теперь возвращающийся обратно, и вдруг расплачется как мальчишка. Такого Ендрек не мог себе позволить. Если было бы надо, вцепился б зубами в руку.
— Ты н-не переживай, студиозус, — участливо хлопнул его по плечу пан Шпара. — П-п-перебесится, самому же стыдно будет.
— Кто перебесится? — возмутился Юржик. — Эх, если б я тебя не уважал так, пан Войцек...
— У-у-успокойся! А то ты мне Цециля Вожика сильно н-н-напоминать начал.
Пан Бутля открыл рот, чтобы снова возразить, но передумал. Решил быть выше обычных склок. Махнул рукой и гордо отвернулся.
— А к т-твоим родным, д-д-думаю, и правда заезжать не стоит, — невесело проговорил пан Войцек. — Ты н-не вспыхивай! Ишь, словно солома занимается... Я не д-думаю, что они ро-одного сына предадут. Н-но есть еще соседи. Как считаешь?
Ендрек пожал плечами. Что возразишь? Он давно не бывал в Выгове. Раньше на их улочке жили сплошь приветливые и отзывчивые люди. Но с той поры, как он видел их последний раз, прошло уже больше трех лет. Много могло измениться. Тем более, Ендрек успел заметить, как изменяют самых добрых и хороших людей жизненные обстоятельства, как самые милые и терпимые к чужим недостаткам мещане становятся горячими борцами за справедливость (в их понимании, само собой). И тогда вчерашние мастеровые и лавочники становятся опаснее пришлых из-за реки кочевников, кровожаднее рыцарей-волков, непримиримее, чем религиозные фанатики. В особенности в Прилужанском королевстве этим летом, когда народ вдохнул полной грудью воздух безнаказанности, ощутил сопричастность к великим свершениям и подвигам во славу Отечества. И уж кому, как не пану Войцеку это знать?
Поэтому вместо ответа студиозус принялся смотреть по сторонам, попытавшись, наслаждаясь красотой родного края, отвлечься от грустных мыслей.
Пристрыпские степи, когда и одиноко стоящие деревца встречались не так часто, перешли в частые леса и перелески. Березняк сменялся ясеневым бором, а то грабняком. В долинах нешироких речек и ручьев прятались плакучие ивы.
Конечно, гораздо приятнее было бы проезжать тут весной, когда ветви деревьев окутываются нежно- зеленой дымкой распускающихся почек, или летом, под нестройный шум листвы в роскошных кронах, или, на худой конец, осенью, под одетой в оттенки золота и багрянца сенью. Но и мороз украсил веточки на славу, приклеил к коре блестящие, тонкие ледяные иглы, усыпал пушистым инеем, бросил сверху для пущей привлекательности пригоршню блесток-снежинок.
Ненаезженная дорога вилась между холмов. Пан Войцек нарочно оставил далеко к западу многолюдный тракт. К чему лишние глаза и уши? Ведь Мржек Сякера с паном Переступой живы-здоровы и наверняка исполнены жаждой мести. Первая встреча окончилась совсем не так, как предполагал Меченый. Вместо честной схватки грудь на грудь — позорное бегство, да еще и окончившееся потерей дедовской сабли...
— Это еще что? Того-этого... — озабоченно пробормотал Лекса.
Ендрек вскинул голову и обнаружил, что его спутники всматриваются в дальний березняк, застывший на склоне кривобокого холма подобно гравировке по серебру. Там между призрачных стволов мелькали грязно-белые, серовато-рыжие, пепельные тени. Верткие, длинные, настораживающие и опасные даже издали.
— Волки? — удивился студиозус.
— Они, — кивнул Войцек. — Д-д-днем.
— Совсем обнаглели... того-этого...
— Так довели державу «кошкодралы»! — Пан Бутля даже сплюнул на снег, выговаривая кличку сторонников Золотого Пардуса. — Скоро по городам медведи пойдут...
Лодзейко открыл рот, чтобы возразить, но не решился. Вспомнил, видно, какую отповедь получил дня два назад, когда попробовал ругать порядки, установленные королем Витенежем.
Помнится, Ендрек сам себе удивился, ощутив, как рвутся с языка слова в защиту ненавистных прежде малолужичанских князей. Полгода назад такого бы не случилось. Но полгода назад студиозус и помыслить не мог, что будет скакать бок о бок с двумя шляхтичами-северянами, сражаться вместе с ними против грозинецких врагов и ломать пополам последнюю черствую корку. Той гадалке, которая бы это предсказала, он бы совершенно серьезно посоветовал попить чего-нибудь успокаивающего — например, настоя на травке-водокрасе или шишках хмеля. Неужели он настолько переменился, что князь Януш и покойный Витенеж ему дороже своих, выговских панов? Еще немного, и с радостью начнет носить бело-голубые цвета Малых Прилужан, совсем «курощупом» — так называли честные выговчане шляхту, поддерживающих Белого Орла — заделается.
А ведь, если задуматься, ни от Пардуса, ни от Орла маленькому человеку особого добра ожидать не приходится. Разве князья и магнаты начнут добровольно раздавать серебро нищим, кормить хлебом голодных? По чуть-чуть, конечно, будут, но ровно настолько, чтобы хорошая молва шла в народе, чтоб не слыть людоедами в человечьем обличии. Так и те и другие ради своего влияния среди мелкопоместной шляхты и горожан будут стараться. И «кошкодралы», и «курощупы».
Так студиозус и сказал раздухарившемуся пономарю.
А также поинтересовался у служителя Господа, чем же по его мнению стала лучше жизнь в Прилужанском королевстве? И стала ли?
Тот ответил, что, конечно, стала! И жить стало лучше, и дышать свободнее! Если бы не некоторые паны, цепляющиеся за старое, как утопающий за соломинку, то и вовсе жилось бы, как у Господа за пазухой.
После этого пан Юржик так зарычал на него, так вызверился. Словно разбуженный на исходе зазимца
