дозволяет кантовская мысль приблизиться человеку. Все остальное, что находится в самой этой области, из которой раздается голос совести, долга и категорического императива, и что однородно со сверхчувственной природой нашей души, — все это, по Канту, ускользает от наблюдения. Человек не может проникнуть в эту область, он может составить о ней лишь косвенное заключение. Он может сказать себе: долг повелевает, но я, будучи слабым человеком, в обычном мире не могу в полной мере выполнить то, что повелевают мне долг и совесть. Иными словами, я вынужден допустить, что мое бытие не исчерпывается этим чувственным миром, но обладает смыслом, выходящим за его пределы. Я могу принять это на веру, но проникнуть в этот мир выше моих возможностей; мне вообще недоступен мир, из которого раздается голос нравственного сознания, категорического императива, совести, долга и т. д.!
Но была и другая личность, занимавшая позицию, диаметрально противоположную только что изложенным воззрениям Канта. Это — не кто иной как опять-таки поэт-мыслитель Гете. Кто по-настоящему сумеет сравнить души этих двух людей, поймет, насколько диаметрально противоположно их отношение как раз к важнейшим вопросам познания. Когда Гете узнал, что думает по этому поводу Кант, он, основываясь на своем внутреннем душевном опыте, сказал: Кант полагает, что можно приходить только к косвенным заключениям о пути, ведущем в духовный мир, а непосредственное переживание этого мира невозможно. Кант полагает, что существует лишь соответствующая пониманию, выражаемая на языке абстрактных понятий способность суждения, но не основанная на созерцании способность суждения, делающая доступным переживание духовного мира. Так утверждает Кант. Но кто, подобно мне, говорит Гете, задействовав всю свою личность, полностью преодолел себя, чтобы пробиться через чувственный мир в мир сверхчувственный, тот знает, что можно не только делать косвенные заключения, но посредством созерцающей способности суждения и действительно подняться до этого духовного мира. Так Гете возражал Канту, основываясь на личном опыте. А особо Гете подчеркивает, что для разума было бы авантюрой верить в существование подобной созерцающей способности суждения; но сам он, по его словам, на собственном опыте мужественно преодолел это опасное испытание разума.
Но то, что Гете назвал созерцающей способностью суждения, которая, как было ему известно, может развиваться, подниматься все выше и привести к непосредственному созерцанию, к непосредственному переживанию духовного мира, есть не что иное как внутренний принцип, сущность того, что называют истинной духовной наукой. Такое повышенное созерцание может дать ищущему его человеку то, что является содержанием истинной духовной науки. В последующих докладах мы рассмотрим достижения такой науки, исток которой — развившиеся скрытые способности человеческой души, посредством которых человек заглядывает в духовные миры таким же образом, как инструменты внешних чувств дают ему возможность заглядывать в мир физики, химии и т. д.
А теперь можно задать вопрос: «Эта возможность развития скрытых, дремлющих в душе познавательных способностей — она имеется только сегодня? Или была всегда?»
Если мы поглядим на историю человечества с точки зрения духовной науки, то увидим, что некогда были древние сокровища мудрости, частично сохранившиеся в том, что позднее стало писаниями и традициями, к которым и обращалось человечество в охарактеризованную выше промежуточную эпоху. Далее, эта духовная наука учит нас, что сегодня вновь имеется возможность не только возвещать человечеству древнюю мудрость, но и говорить о том, что может быть достигнуто самой душой посредством развития дремлющих способностей и сил, а сообщения исследователя духа могут быть поняты здоровой способностью суждения, даже если сам человек не в состоянии заглянуть в сверхчувственный мир. То, что Гете в своем возражении Канту имел в виду под созерцающей способностью суждения, в определенном отношении является началом известного сегодня ведущего вверх пути познания. Духовная наука, как мы увидим, имеет возможность указать на скрытые познавательные способности, которые, восходя на различные ступени, все глубже проникают
Говоря о познании, мы имеем в виду прежде всего познание обычного мира, «предметное познание», затем мы говорим об «имагинативном познании» (употребляя при этом выражение «имагинативное», как и другие, в качестве технического термина). Далее, мы говорим об «инспиративном» познании и, наконец, об истинном «интуитивном» познании. Эти ступени развития проходит душа на своем пути познания в сверхчувственный мир. Но в то же время это также те ступени развития, которые в смысле современной душевной конституции проходит подлинный исследователь духа. Сходным путем шли и исследователи духа в древности. Но духовное исследование как таковое не имеет смысла, если остается достоянием немногих. Духовное исследование не предназначено лишь для узкого круга лиц. Конечно, если естествоиспытателю есть что сказать о природе растений, об определенных процессах в животном мире, то все согласятся с тем, что его наука может служить человечеству, даже оставаясь достоянием узкого круга специалистов — ботаников, зоологов и т. д. Но не так обстоит дело в случае духовного исследования. Духовное исследование должно иметь дело с такими вещами, которые являются жизненной необходимостью для каждой человеческой души, оно должно иметь дело с вопросами, связанными с подлинными радостями и страданиями души человеческой, с такими вещами, знание о которых даст возможность человеку выносить свою судьбу, переживая ее с внутренним удовлетворением и внутренним одушевлением, даже если она полна страданий и боли. Вопросы духовной науки — это те вопросы, без ответа на которые человек стал бы опустошенным и ущербным в самом своем внутреннем существе. Вопросы духовной науки не предназначены только для узкого круга лиц, но должны интересовать каждую человеческую душу независимо от уровня ее развития или образованности, поскольку ответы на них являются духовной пищей для всякой души. Но так было и всегда, во все времена. Если духовная наука хочет говорить с человечеством таким образом, то она должна найти пути и средства, чтобы быть понятой; она может быть понята теми, которые хотят ее понять, а это значит, что она должна обращаться именно к способностям, сложившимся в человеческой душе в определенную эпоху, чтобы вызвать в ней отклик на сообщения духовного исследования. Поскольку человеческий род меняется от эпохи к эпохе и у души постоянно возникают новые свойства, то естественно, что духовная наука в иные времена выносила о насущнейших душевных вопросах иное суждение, чем сегодня. Если бы в седой древности к человечеству обращались так, как сегодня, то это обращение не было бы понято, поскольку таких душевных способностей, какие развились сегодня, тогда еще не было. К людям тогда надо было бы обращаться, как к растениям, если бы с ними говорили так, как должен говорить сегодня исследователь духа. Поэтому в древние времена исследователю духа приходилось использовать другие средства, чем сегодня. И если мы оглянемся на древние эпохи, то сама духовная наука скажет нам: чтобы суметь дать ответ в образах, в которых нуждалось человечество прежних эпох в соответствии со своими тогдашними душевными способностями, тот, кто готовился к созерцанию духовных миров, делал это в древности иным образом; ему самому приходилось развивать в своей душе способности, отличные от тех, которые приходится развивать исследователю духа сегодня, если он хочет высказываться в формах, необходимых человечеству нашего времени.
Тех, кто развивает в себе эти дремлющие в душе способности, чтобы заглядывать в духовные миры и видеть там духовных существ, как в мире физическом видят камни, растения и животных, в духовной науке называют сегодня, как называли всегда, «посвященными» или «инициированными»; а о том, что должна испытать душа, чтобы прийти к созерцанию духовных миров, говорят как о «посвящении» или «инициации». Но путь к этому посвящению в древние времена был другим; другим он стал и в наше время, поскольку миссия духовной науки постоянно меняется. Древняя инициация, которую проходили желавшие обращаться к людям своего времени, приводила посвященных к непосредственному переживанию духовного мира. Они могли созерцать окружающие человека области, лежащие за пределами того, что могут воспринимать наши чувства. Но эти люди заглядывали туда, преобразуя свое созерцание так, чтобы увиденное ими могло быть потом понято другими в виде символов. Древние посвященные могли выражать увиденное лишь символически. Такие символы в полной мере охватывали все, что только интересовало людей в мире. И такие символы из сферы действительного опыта дошли до нас в мифах и легендах разных народов разных эпох. Такие мифы и легенды берут начало в народной фантазии только для кабинетной учености, но не для подлинного исследования. Для тех, кто знаком с фактами, мифы и легенды суть результаты созерцаний исследователя духа, и в каждом настоящем мифе или легенде мы должны видеть внешнее изображение того, что пережил исследователь духа в своем духовном созерцании, или, выражаясь словами Гете, того, чту он воспринял «духовным зрением» и «духовным слухом». Мифы и легенды станут нам понятными только тогда, когда мы поймем их как символы действительного познания духовного мира.
