самопознанием.
Так он словно расставил вокруг своего Вильгельма Мейстера чистые образы, которые показывают, как должна развиваться человеческая самость. Гетевский Вильгельм Мейстер в истинном смысле с начала до конца являет пример развития человека, пытающегося наблюдать сущность эгоизма в отношении этого развития.
Если мы находим у поэта выражение столь значительной проблемы духовной науки, то для нас это новое доказательство того (мы уже видели это, рассматривая «Фауста», «Сказку о зеленой змее и прекрасной лилии» и «Пандору»), что в лице Гете перед нами гений, не расходящийся с тем, что мы называем духовной наукой в настоящем, истинном смысле слова. Гете сам подтвердил это, сказав: постигнуть сущность эгоизма можно, лишь рассматривая человека во всей полноте его сущности и зная, как вселенная должна духовно обольщать человека эгоизмом. Не соблазнись человек эгоизмом, он не смог бы стать как бы цветом всего, что есть во внешнем мире. Если он уступает этому соблазну, то начинает чахнуть. Такова мудрость, согласно которой все, что есть в мире хорошего, может внезапно измениться, чтобы в человеке проявилась свобода; но в то мгновение, когда человек злоупотребляет ею, когда он внезапно меняется, наступает самокоррекция.[7]
Это вновь показывает нам, что все дурное, плохое в человеческой природе, если посмотреть на него с высшей точки зрения, может быть преобразовано в добро, в то, что для человека является залогом его постоянного, вечного, непрерывного восходящего движения вперед. Таким залогом будет для нас учение духовной науки, если мы не побоимся спуститься в глубины скорби и зла; она будет тем, что поведет нас к высшим сферам духа и всего человечества, будет подтверждением тех прекрасных, дошедших до нас от древнегреческой мудрости и поэзии слов, которыми мы и завершим наше сегодняшнее рассмотрение:
БУДДА И ХРИСТОС
С тех пор как существует духовнонаучное движение, его совершенно ошибочно путают с теми или иными направлениями и течениями нашего времени. В частности, его совершенно напрасно обвиняют в желании перенести в европейскую культуру какое-нибудь восточное духовное течение, главным образом буддизм. Поэтому духовное исследование особенно должна интересовать сегодняшняя тема, предметом которой будет рассмотрение смысла религии Будды, с одной стороны, и христианства — с другой, и притом с той точки зрения, которая исходит из духовнонаучного анализа. Уважаемые слушатели, которые уже присутствовали на этих докладах, узнают, что здесь речь идет о выдержанном в научном духе, далеко идущем анализе мировых явлений с точки зрения духовной жизни.
Кто хоть немного имел дело с буддизмом, узнает, почему основатель буддизма, Гаутама Будда, постоянно отклонял вопросы, касающиеся развития мира и основ нашего бытия, почему он не желал говорить о них. И почему он говорил только о том, как человек может достичь самодовлеющего бытия. Таким образом, уже в этом отношении духовную науку, или теософию, поскольку она отнюдь не отказывается говорить об истоках мирового бытия и о великих фактах развития, не следует односторонне путать с буддизмом. И когда вполне определенные воззрения духовной науки все чаще смешивают с буддизмом (главным образом воззрения о повторных земных жизнях человека и о переходящей из прежней жизни в последующую духовной причинной связи), то надо без обиняков сказать: странно, что духовную науку обвиняют в том, что эти представления о перевоплощениях человека, о повторяющихся земных жизнях являются буддизмом. Это странно еще и потому, что надо бы, наконец, понять: в духовной науке речь идет не о том, чтобы становиться под тот или иной флаг, а о том, чтобы исследовать истину совершенно независимо от любых направлений нашего времени. Но даже если учение о перевоплощениях человека или повторяющихся земных жизнях можно найти в воззрениях Гаутамы Будды, хотя и в иной форме, то для теософии, или духовной науки нашего времени, это подобно поискам элементарных сведений о геометрии у Эвклида. И насколько необоснованным будет упрек преподавателю геометрии в занятиях «эвклидизмом», настолько же необоснованными обвинения, предъявляемые духовной науке, выдвигающей свое учение о перевоплощении, в буддизме, поскольку у Будды, мол, можно найти подобные воззрения. Но все же следует указать на то, что именно духовная наука есть инструмент исследования в духовнонаучном смысле источников любой религии, а, следовательно, с одной стороны, той, что лежит в основе нашей европейской культуры, христианства, а с другой — буддизма.
Духовную науку упрекают в том, что она желает быть «буддизмом», не только несведущие в теософии люди; не оставил это без внимания, например, и известный востоковед Макс Мюллер, много сделавший для знакомства Европы с религиями Востока. По этому поводу он, характеризуя одного писателя, высказался однажды иносказательно. Он сказал примерно так: если бы появился человек со свиньей, которая хорошо умеет хрюкать, никто не обратил бы на это внимания и не нашел бы ничего особенного в том, что какой-то человек расхаживает с хорошо хрюкающей свиньей. Но если бы сам человек начал подражать ее хрюканью, то сразу собралась бы толпа и смотрела на это как на чудо! Макс Мюллер выбрал этот пример, поскольку под хрюкающей сообразно своей природе свиньей он разумеет настоящий буддизм, который стал известен и в Европе. Он считает, что этим настоящим учением буддизма в Европе никто не интересуется, тогда как ложный буддизм или, как он говорит, «теософские махинации госпожи Блаватской», всюду, где только возможно, пользуются успехом. Это сравнение, может быть, не слишком удачно, но несмотря на то что его нельзя назвать особенно удачным, в самом способе сравнивать можно узнать истинный буддизм, который с таким трудом пробил себе дорогу. И Макс Мюллер хотел этим сказать, что у госпожи Блаватской буддизм представлен наихудшим образом. Значит, это опять-таки нельзя сравнивать с тем, что людей на тысячу ладов вводят в заблуждение искусным подражанием хрюканью свиньи, ибо в этом случае следовало бы допустить, что именно госпожа Блаватская достигла значительных успехов в подражании хрюканью свиньи. А сегодня лишь ничтожно малая часть даже осведомленных в теософии людей допускают, что к заслугам госпожи Блаватской следует отнести то, что она, сдвинув дело с мертвой точки, пробудила интерес к истинному и настоящему буддизму. Но в этом тоже нет необходимости. Как нет необходимости основательно заниматься Эвклидом тому, кто хочет изучать геометрию, так нет необходимости по- настоящему заниматься буддизмом тому, кто хочет изучать теософию.
Если мы теперь с точки зрения духовной науки пожелаем углубиться в дух буддизма и сравнить его с духом христианства, то нам лучше всего не переходить сразу к великим учениям, которые с легкостью можно интерпретировать тем или иным образом, а попытаться по его характерным признакам, т. е. по тому, что есть действенного в представлениях и всем образе мышления буддизма, получить представление о значимости и ценности буддизма. Лучше всего мы справимся с этим, обратившись к весьма авторитетному в буддийской вере тексту: это вопросы царя Милинды к буддийскому мудрецу Нагасене.
Сначала вспомним о беседе, которая прекрасно передает дух буддизма изнутри. Могущественный и многоумный царь Милинда задает мудрецу Нагасене вопросы. Он, царь Милинда, над которым не взял верх ни один из мудрецов, поскольку он всегда умел опровергнуть то, что противоречило его представлениям, хочет побеседовать с буддийским мудрецом Нагасеной о значении вечного, бессмертного в человеческой природе, о том, что переходит из воплощения в воплощение.
Нагасена спрашивает царя Милинду: «Как ты сюда добрался, пешком или в колеснице?» — «В колеснице.» — «Теперь, — говорит Нагасена, — исследуем, что такое колесница. Является ли дышло колесницей?» — «Нет.» — «Является ли хомут колесницей?» — «Нет.» — «Является ли сиденье, на котором
