пространственном облике Луны — все это совсем не должно занимать нас сегодня. Но в подлинно духовнонаучном смысле сегодня должен быть поставлен вопрос: имеет ли Луна какое-нибудь особое влияние на земную жизнь? имеет ли она какое-нибудь особое значение для жизни Земли?
О таком значении Луны для земной жизни в истекшие столетия говорилось по-разному. А поскольку невозможно отрицать, что все происходящее из года в год на Земле должно быть связано с ее положением относительно Солнца и с различными отношениями к Солнцу во время ее движения, то всегда возникал вопрос: не имеет ли какого-либо значения для земной жизни и главным образом, возможно, для жизни людей, помимо огромного влияния солнечного света, тепла и прочих солнечных воздействий на нашу Землю, и другое небесное светило — Луна? Еще не так давно любили говорить о довольно сильном влиянии Луны на земную жизнь. Помимо таких явлений, как морские приливы и отливы, которые издавна принято связывать с притяжением Луны, всегда говорили и о влиянии Луны на погодные условия нашей Земли. И еще в первой половине XIX века естествоиспытатели и врачи вполне серьезно пытались выяснить, как Луна в своих различных проявлениях оказывает определенное воздействие на те или иные болезни людей и на ход человеческой жизни вообще. В первой половине XIX столетия не ограничивались только народными приметами или суевериями, рассуждая, например, о влиянии лунных фаз на лихорадку, астму, злокачественные опухоли и т. п.; всегда находились врачи и естествоиспытатели, которые регистрировали подобные случаи, полагая, что следует учитывать влияния смены лунных фаз на ход человеческой жизни, на болезнь и здоровье.
С внедрением научного образа мышления, утренняя заря и восход которого пришлись на середину XIX столетия, тенденция приписывать Луне какое-то значение для жизни Земли постоянно сходила на нет. Осталось только признание того, что Луна является причиной морских приливов и отливов. Зато неуклонно падала тенденция приписывать Луне какие-либо влияния, например, на погоду или на упомянутые явления человеческой жизни и жизни на Земле вообще. В частности, один весьма известный ученый, открывший в определенной области естественнонаучного знания XIX века новую эру, однажды излил полную чашу гнева на тех, кто еще хоть что-то пытался сказать о влиянии Луны, пусть даже только о погодных условиях или иных явлениях нашей Земли. Этим выдающимся исследователем был первооткрыватель значения растительной клетки Шлайден. Он, открывший в этой области новую эру, однажды самым решительным образом высказался против другого немецкого естествоиспытателя, против Густава Теодора Фехнера, достигшего значительных успехов там, где дело касалось анализа близких или пограничных областей исследования. Прошло уже более полувека с тех пор, как разразилось это знаменитое «лунное сражение» между известным первооткрывателем растительной клетки и Густавом Теодором Фехнером, который в своей «Зенд-Авесте» пытался, например, провести воззрение, что растительная жизнь одушевлена, который в своем «Введении в эстетику», в своей «Психофизике» достиг многого в специальных областях естественнонаучного познания. Пожалуй, нельзя упомянуть об этом знаменитом лунном сражении, не сказав несколько слов и о Густаве Теодоре Фехнере.
Густав Теодор Фехнер был исследователем, который, с одной стороны, с необычайным рвением, с действительно большими точностью и осмотрительностью пытался всюду сопоставлять внешние факты исследования; но, с другой стороны, желая показать, что все явления не только человеческой, но и, например, растительной жизни, одушевлены, он обратился к методу, который мы называем методом аналогий. Он обратился к методу аналогии, исходя из явлений человеческой жизни и показывая, как протекает эта человеческая жизнь, а затем взял сходные факты и явления, скажем, жизни Земли, жизни всей солнечной системы, жизни растительного мира, как они представляются созерцанию. При сравнении подобных явлений с человеческой жизнью ему открывалась аналогия за аналогией, и он пытался извлечь отсюда теорию, которую сформулировал примерно так: если мы проследим человеческую жизнь в ее одушевленности, то нам станет понятно это явление; если мы проследим другие явления, то сможем установить определенное сходство с человеческой жизнью. Не следует ли нам и другие явления признать «одушевленными»?
Кто стоит на почве духовной науки и приучен рассматривать все, что касается духовной жизни, в строго научном смысле, как ученый приучен научно рассматривать явления внешнего мира, тому многое из того, что Густав Теодор Фехнер изложил столь блистательно, покажется просто остроумной забавой; но несмотря на то что такая остроумная игра может быть чрезвычайно стимулирующей, может сделать ум более подвижным, необходима большая осторожность в отношении этого состоящего из одних аналогий хозяйства. Можно сказать: если какой-то живой ум, подобный Густаву Теодору Фехнеру, занят таким делом, то это очень интересно; но когда люди, утверждающие, будто могут решить мировые загадки с минимальными знаниями и максимальными удобствами, сегодня обращаются к Фехнеру и во многом усваивают его манеру мышления, то надо все-таки понимать, что подражатель, попугай совсем не достоин того же чувства удовлетворения, какое возбуждает в нас тот, кто был в этой области первооткрывателем и чей импульс мы находим остроумным, но не более того.
Шлайден не нуждается в другой характеристике, кроме следующей: его заслуга — в открытии растительной клетки. Тем самым уже заранее ясно, что такой ум, все способности восприятия и познания которого направлены на реальность, на то, что может быть воспринято именно внешними интрументами, склонен и придерживаться только этой внешней реальности; его вряд ли привлекут аналогии и все слова, призванные посредством аналогий одушевить то, что, как выразился Шлайден, составлено из отдельных растений и что ему, первооткрывателю, должно было представляться чудом. Таким образом, все, что в столь остроумной форме говорилось об игре мельчайших связей в природе, вызывало у Шлайдена изрядное отвращение. Как раз на метод аналогий Густава Теодора Фехнера Шлайден и излил чашу своего гнева, затронув при этом и вопрос о Луне. Имея в виду не только Фехнера, но и всех, кто привык на старый лад, как это было в прежние столетия, приписывать Луне всевозможные влияния на погоду и другие явления, он сказал примерно следующее: «С Луной дело обстоит так же, как с кошкой в доме. Если в доме происходит что-то неладное, говорят: это сделала кошка! Точно так же, наблюдая в природе метеорологические явления и т. п., которые невозможно вывести из фактов движения Земли вокруг Солнца, говорят: это вмешательство Луны, которая является причиной того, что невозможно объяснить другими причинами!» Так для Шлайдена Луна стала своего рода кошкой в научном исследовании, ибо, не умея найти никакого объяснения, оно говорит: «Это сделала Луна». В таком образе мышления он обвинил тех, что были, так сказать, «лунопоклонниками» в указанном смысле.
Густав Теодор Фехнер, естественно, почувствовал себя задетым, поскольку камни были брошены главным образом в его огород. И он предпринял ту работу, которая — независимо от того, одобрят ее или нет — действует чрезвычайно стимулирующе: ведь несмотря на то что на сегодняшний день детали уже утратили силу, написанная в 1856 г. Фехнером работа «Шлайден и Луна» очень занимательна. Фехнеру не нужно было особо останавливаться на явлениях приливов и отливов, поскольку Шлайден тоже признавал их. Зато все погодные явления были для Шлайдена как раз «кошкой» в исследовании природы. Фехнер приступил к точному исследованию того же самого фактического материала, который Шлайден привел против «кошки», т. е. изучения Луны, и на основе этого материала пришел к удивительному выводу. Кто имеет под рукой эту книгу, убедится, что Густав Теодор Фехнер проявил в этой области необычную предусмотрительность, он подошел к работе — именно в этой очень специальной области — с сугубо естественнонаучных позиций. Из несметного количества фактов, вдаваться в подробности которых нам нет необходимости (каждый может ознакомиться с ними), Густав Теодор Фехнер получил следующее: большое количество наблюдений показало, что количество и частота осадков при растущей Луне были большими, чем при убывающей; они были большими, когда Луна была ближе к Земле, и меньшими, когда та была дальше от Земли; при этом отношение количества осадков при растущей Луне к количеству осадков при убывающей Луне можно было даже выразить пропорцией 107:100. Фехнер подошел к работе с большой осторожностью. (Я прошу обратить внимание на то, что речь идет не о двух- или трехлетних наблюдениях, но о целом ряде наблюдений, проводившихся десятилетия не в одном, а во многих местах Европы.) Но чтобы исключить любую случайность, Фехнер сказал так: допустим, пропорция 107:100 — чистая случайность, а на погоду оказывают воздействие другие условия. Тогда для перепроверки он исследовал еще метеорологические условия во все четные и нечетные дни прохождения Луны по своей орбите. Он рассуждал так: если бы растущая или убывающая Луна не была причиной, то четные и нечетные дни, которые принимались во внимание вместо дней растущей и убывающей Луны, дали бы ту же самую пропорцию. Но такая закономерность не наблюдается. Тут получилось совсем другое число, не постоянное,
