требовали, мы навсегда свернули бы наши социальные программы»[438] .
Однако дело было не столько в недостатках советского планирования, сколько в борьбе различных областных руководителей вокруг вопроса о том, где что будет строиться. Свердловские социальные программы могли развиваться только за счет других областей, которые принимали на себя дополнительный пресс военно–промышленного комплекса и продовольственной повинности. Но областные «князья» обычно боролись за дополнительные капитальные вложения, за право на строительство крупных объектов, а не жилья. Эти объекты и успехи в сдаче зерна гарантировали одобрение Кремля. Ельцин одним из первых почувствовал, что популярность в своем «княжестве» может быть не менее важной.
В этот период будущее «секретное оружие» Ельцина — борьба за социальную справедливость — еще сочеталось с искренним стремлением к соблюдению ее. Он даже направлял свои личные деньги на счета детских домов[439].
«Пробивать» свою политику в корридорах власти Ельцину удавалось. Брежнев благоволил этому неамбициозному (не претендовал на проведение в своей области «строек века»), но инициативному руководителю. Ельцин так описывал свои отношения с Генсеком: «Если надо было что–то мне решить для области, то я приходил, добивался приема. Заранее бумагу готовил. «Диктуй, — говорит, — какую резолюцию написать.» Я продиктую. Он все слово в слово запишет, распишется, отдаст»[440]. Характерно, что брежневское благоволение сочеталось с пренебрежением — в 1978 г. поезд Брежнева, проезжавший через Свердловск, даже не остановился. Это, видимо, сильно задело Ельцина — он даже отказался делать музей Брежнева в районе, где Генсек когда–то работал землеустроителем[441]. Однако этой «строптивости» не придали большого значения. Тем более, что когда «музейный вопрос» был связан с более серьезными политическими проблемами, Ельцин подчинялся приказам ЦК беспрекословно — именно в правление Бориса Николаевича в Свердловске был уничтожен Ипатьевский дом — место расстрела царской семьи.
Готовность Ельцина сочетать собственную инициативу с лояльностью и невмешательством в кремлевские политические игры обеспечивало свердловскому руководителю благополучные условия работы. Доверие Генсека помогало постепенно повышать жизненный уровень свердловчан. Однако успехи социальной политики Ельцина 1976–1985 гг. не следует переоценивать — удалось лишь ликвидировать отставание области в этой сфере, но не более[442].
Как и почти во всех «провинциальных» областях, достаточно острой оставалась продовольственная проблема. Одним из механизмов обеспечения относительного равенства в распределении продуктов стали карточки. Впоследствии введение карточек в области было использовано политическими противниками Ельцина. На XIX партконференции Е. Лигачев говорил, обращаясь к нему: «Ты, Борис, работал девять лет секретарем обкома партии и прочно посадил область на карточки. Вот что значит политическая фраза и реальность.»[443].
Комментируя этот упрек Лигачева, А. Горюн пишет: «Действительно, Свердловская область оказалась в числе первых, где были введены талоны на продукты питания. (Теперь они, правда, существуют практически повсеместно, в том числе и в Москве) (написано в 1990 г. — А.Ш.). В начале 1981 г. каждый свердловчанин получил право приобретать по 400 граммов сливочного масла, 800 граммов вареной колбасы ежемесячно, дважды в год — по 1 килограмму говядины или свинины. Кроме того, родители, имевшие грудных детей, ежедневно могли покупать по одному литру молока… Это трудно понять тем, кто не пережил подобного! Но не стоит спешить с выводами. Ведь прежде, до Б.Н. Ельцина, ситуация была еще хуже.
Старожилы помнят, как в начале 70–х годов в Свердловске организовывались «однодневные экскурсии» (их так стыдливо называли) в соседние областные центры. Они пользовались неизменной популярностью среди населения, поскольку для многих представляли практически единственную возможность приобретения мяса птицы, куринных яиц, других продуктов… А спустя десятилетие все это в избытке производилось в области. Свердловская птицефабрика стала лучшей среди аналогичных предприятий страны»[444]. Обратим внимание, что это свидетельство свердловского жителя опровергает расхожую версию о полном отсутствии, скажем, мяса птицы на прилавках провинциальных городов. Ведь свердловские «однодневные экскурсии» проводились не в Москву, а к соседям по Уралу. К концу правления Ельцина продовольственное снабжение в области улучшилось, были отменены карточки на молоко, в свободной продаже стала иногда появляться колбаса, потребление продуктов питания в свердловской области превысило среднесоюзные показатели[445].
Руководители обкомов, боявшиеся ввести таллоны и признать таким образом нехватку продуктов, обрекали жителей на битвы в очередях, где победитель получал кусок заветного продукта.
Жители оценили новации нового руководителя. Популярность первого секретаря обкома возросла. Тем более, что он не забывал объяснять свои действия в телевизионных выступлениях и на встречах с трудящимися. Однако социальные программы Ельцина противоречили установкам промышленного лобби, так как ложились дополнительной нагрузкой на бюджет. Система не могла выдержать и ВПК, и колхозно– совхозную систему, и высокие темпы жилищного строительства. Жилье создавалось за счет новых промышленных предприятий, и потому это строительство способствовало усилению кризиса системы, которая могла существовать только вводя новые и новые производства, поскольку не была приспособлена к эффективной реконструкции старых.
В 1979 г. в области произошли события, которые могли заметно ухудшить отношение Ельцина к ВПК. «13 апреля 1979 г. в Чкаловском районе Свердловска стали привозить в больницы людей, которые еще утром выглядели вполне здоровыми, а вечером попадали в морг, — пишет в своем журналистском расследовании А. Пашков». Причиной автор считает сибирскую язву искусственного происхождения, которая «родилась в микробиологическом центре (19–й военный городок), структурном подразделении Научно–исследовательского института микробиологии Министерства обороны СССР». Эта версия, хотя и весьма вероятна, но не может считаться окончательно доказанной. Погибло 64 человека, причем не только в Чкаловском районе. Долгое время партийные и советские работники не могли понять, что происходит. Вспоминает председатель Чкаловского райисполкома В. Задорожный: «Каждое утро после тринадцатого приходили сообщения: умер, умер, умер… Я видел много умерших. Помню ощущение полного бессилия. Сначала грешили на среднеазиатское сырье для керамического завода. Выяснилось: не то. Занялись скотом. Люди в поселке Рудном сбрасывали животных в отработанные шурфы. Их доставали, жгли напалмом… Перекрыли дорогу на Челябинск. Ужесточили контроль на дорогах. А болезнь не утихает! Врачи говорят: нужна вакцинация населения. Обрабатывали тротуары, крыши, дома — считается, что это делалось по совету военных. Впрочем, они себя в эти дни особенно не обозначали… Словом, боролись с болезнью методом «тыка» — врачи отмечали много непонятного в той сибирской язве.
Действительно, родственники умерших и врачи выделяют три обстоятельства: мясо употребляла вся семья, а язва, как правило, поражала мужчин в расцвете сил. Заболевание чаще всего происходило через дыхательные пути, течение болезни было стремительным»[446]. Документы по этому делу были вывезены из Свердловска.
Трагедия в Чкаловском районе была не единственной катастрофой в правление Ельцина, связанной с могущественными центральными ведомствами. В ночь на 1 января произошел пожар на Белоярской АЭС. Несколько часов область находилась на грани жизни и смерти, а первый секретарь мобилизовывал силы на предотвращение глобальной катастрофы.
В политических схватках первой половины 80–х Ельцин не участвовал. Он аккуратно следовал курсу победителей, чутко реагировал на смены идейных веяний. Вот как реагировал Борис Николаевич на «идеологические заморозки» андроповского периода: «Специальные службы империализма все больше внимания уделяют идеологической диверсии, расширяют ее географию, используют разные каналы: радиовещание, культурный и научно–технический обмен, туризм, религию, засылку антисоветской литературы…
Критический анализ произведений литературы и искусства, созданных в последние годы, показывает, что среди них появился ряд произведений без четко выраженной классовой позиции…
Предметом художественного исследования становятся маленькие, неинтересные люди, искусственно выпячиваются теневые явления. За камерностью сюжетов, бытовыми мелочами нередко вырисовывается широкий социальный фон, в котором превалируют в гипертрофированном виде негативные черты,
