И вздохнул с облегчением.
— Алло, — сказал ее голос в трубке.
— Добрый день, Алиса, — он пугливо оглянулся на дверь учительской. — Это Кирилл…
— Я узнала, — серьезно отозвался голос. — Кирилл, что вы делаете сегодня вечером?
— В основном проверяю тетради…
— Да бросьте вы, доставьте детям радость, проверите потом… Как насчет чашечки кофе?
— Я…
В учительскую заглянула директриса. Кого-то искала. Не Кирилла.
— Одну минуту, — сказал Кирилл в трубку.
— Звонок был минуту назад, Кирилл Владимирович, — прохладно сказала директриса.
— У меня сейчас окно, нет урока. — Кирилл вежливо поднялся со стула.
— Ах, у вас окно, — директриса вплыла в учительскую, как медуза в аквариум. — О, какие у вас туфли… Импортные?
Покрываясь потом, Кирилл взглянул на свои ноги. Черные туфли поблескивали, будто только что натертые бархаткой.
Кирилл отлично помнил, что сегодня утром надевал тупоносые рабочие ботинки.
Ира встречала его у школы. Что такое, ведь сегодня они не договаривались!
Он выбрался через заднее крыльцо. Пролез через дыру в заборе, как мальчишка. Кто-то обязательно доложит завучихе… Ну и черт с ними!
Бедная Ира. Бедняга, что же она подумает? Как же она огорчится…
Один раз, говорил себе Кирилл, убегая в противоположную от остановки сторону. Один раз, только один раз выпью кофе с Алисой. И все. Алиса сильная… А если я брошу Иру — это грех на душу, тяжелый грех… А двух сразу любить я же не могу?..
Он остановился, переводя дыхание. Не могу… Почему не могу? Что за сила запрещает мне любить двух?
Пусть я женюсь на Ире, думал Кирилл. Это справедливо. Я ее люблю… Я усыновлю ее Кирюшку. Пусть будет нормальная семья. Пусть Ира поступает в универ, хоть бы и на вечернее…
Но с Алисой я же не расстанусь? Что мне мешает любить одновременно Алису?..
Он споткнулся о выступающий из земли кусок строительной арматуры. Чуть не упал. Огляделся: и здесь стройки. Новый стадион, рядом теннисные корты, малышня с ракетками, лет по восемь-девять, не больше…
Он сделал шаг. Потом другой. Подошел вплотную к железной сетке, отделяющей рыжий корт от недавно заасфальтированной дорожки.
— Замах — удар! Ну-ка, еще раз, слева: замах — удар! Смотрим все на мяч… Вадик, выше ракетку!
Тяжелое предчувствие — счастливое предчувствие — ужасное предчувствие — накрыло Кирилла, будто суповой крышкой. Девушка, одетая в короткую белую юбку, в белой тенниске, с широкой лентой — «резинкой» на черных волосах, — эта самая девушка стояла в нескольких метрах, командуя малышней так твердо и вместе с тем по-дружески, как любил и умел это делать сам Кирилл.
— Справа! Слева! Замах — удар! Потянуться за мячом! И снова в стоечку! Так, хорошо! Теперь разобрали мячи и стали вдоль стеночки, постучали…
Строй детей рассыпался; Кирилл глядел, как во множестве мелькают зеленые подошвы китайских кед.
Потом увидел прямо перед собой — за железной сеткой — белые брезентовые туфли. Белые носки. Белые ноги, мускулистые, с круглыми крепкими коленками. Подол коротенькой теннисной юбочки…
У Кирилла перехватило дыхание. Он ухватился за железную сетку — как узник или как зверь в зоопарке.
— Вы что-то хотели спросить? — весело поинтересовалась девушка. Тяжелая грудь колыхнулась под белым сатином тенниски.
— Да, — сказал Кирилл обреченно. — Как вас зовут?
Босоножки безнадежно порвались. На старых туфлях лопнула подошва. Даже кеды просили каши. Вся, буквально вся обувь Кирилла — кроме черных туфель, естественно, — в один день пришла в негодность по разным естественным, хотя и обидным причинам.
…За витриной обувного магазина толпился хвост многообещающей очереди. Кирилл тут же вошел и встал и не ошибся: давали летние мужские югославские туфли. Кирилл еще успел сбегать домой за деньгами.
На другой день обновка приказала долго жить: обнаружился брак. Мама ходила в магазин, возмущалась, деньги ей вернули, но менять неудачную покупку было уже не на что.
Черные туфли с шелковыми носками смирно стояли на опустевшей обувной полочке. Как будто они тут ни при чем.
— Кирюша, — сказала мама. — Ну хоть мне ты можешь объяснить, что случилось? Петровы жалуются, что им слишком часто стали звонить… Они же не могут по сто раз в день тебя звать к телефону…
— Я люблю Иру.
— Ну и прекрасно… Тебе двадцать шестой год… Давно пора…
— Я люблю Алису.
— Какую Алису, глупости! Откуда она взялась?
— Она создана для меня. Она понимает меня с полуслова. Я люблю ее. Она…
— Ну так выбери, кого ты любишь!
— Викторию.
— Кого?!
— Биту, мама. Она студентка института физкультуры…
— Так, — сказала мама, подумав. — У меня с тобой, Кирилка, никогда не было никаких проблем — ни в детстве, ни в институте, ни сейчас… Видать, за все надо платить. Все проблемы явились в куче, и явились, откуда не ждали… У тебя гормональный взрыв.
— Что?!
— Надо к врачу пойти, Кирилка. В школе ты был к девочкам спокоен, и после школы тоже… не очень они тебя занимали. Выходит, лучше бы ты в шестнадцать лет перебесился.
— Мама, — Кирилл взялся за голову. — Ты посмотри… У каждого человека есть кто-то, с кем можно бы прожить жизнь и быть счастливым, так?
Мама недоуменно молчала.
— Иногда найти его не получается… Встречаются чужие люди… Что-то их объединяет…
— Кирилл, — обеспокоенно сказала мама, — у тебя голова не болит?
— А у меня сразу встретились все, в кого бы я мог влюбиться… нет, полюбить… Если бы любая из них… одна — я был бы просто счастлив, мама. Но их три. И если я… если… короче говоря, у нас город большой, их может быть четыре. Или пять. Или десять…
Он вдруг поймал мамин взгляд. Поднялся со стула; пошел в ванную. Сунул голову под струю холодной воды. Тщательно вытер лицо и волосы полотенцем.
Мама не двигалась с места.
— Мама, — сказал, Кирилл, снова усаживаясь напротив. — Ты прости. Я… уже все. Считай, что я пошутил… Все по-прежнему, мама.
Она смотрела жалобно. Ей очень хотелось поверить.
Кирилл плотнее перевязал сверток. Три слоя полиэтилена — не промокнет: в старину так избавлялись от младенцев, чья судьба была не определена либо, наоборот, предопределена слишком
