— Ну… Даже не знаю, — изрекает шеф и чешет подбородок трехпалой лапой.
Пора привыкнуть, говорю я себе, третий месяц пошел, так что пора привыкнуть.
И — не могу.
В первый раз я увидел будущего шефа весной на экзаменах. Он сидел за столом между семинаристом и поточным лектором. Этих двух я знал, потому что время от времени (чаще не получалось) появлялся на лекциях и семинарах, а вот могучий старикан в черном костюме, похожий на огромного сыча, заставил меня поволноваться. Он молчал всю дорогу, пока я отвечал билет, и не задал ни одного дополнительного вопроса, только выстукивал по столу дробь, в которой словно бы чего-то не хватало, и зыркал из-под бровей так, что думалось невольно: «Ну все, приятель, вот и кончилась твоя пятерочная полоса». Однако обошлось.
Через полчаса он отловил меня в коридоре по дороге в буфет. Предложил отойти в сторонку, взял за пуговицу и представился:
— Меня зовут Михаил Павлович. Для краткости — Михал Палыч. За глаза — Трехпалыч — вот из-за этого… — Махнул перед лицом своей клешней. — Кстати, я не обижаюсь.
— Очень приятно, — пробормотал я, слегка ошеломленный его откровенностью.
— Да… — Он сунул в рот папиросу, пожевал, не зажигая, и спрятал в кулак. — Касательно экзамена. Вы сколько вопросов выучили? Только честно.
— Честно? — Я пожал плечами. — Ну, половину.
— А еще честнее? — Карие глаза прищурились требовательно.
— Два, — неожиданно признался я. — Один из первой половины и один из второй.
— Два из шестидесяти четырех… — пробормотал он и снова пожевал папиросу.
— А что?
— Отвечали чересчур уверенно. Особенно про Гауссиан — преподаватель еще вопрос задать не успел.
— Допустим, — ощетинился я. — И что теперь? Переэкзаменовка?
— Да нет, зачем же. Вы, кажется, в буфет шли?
— Ага.
— А почему в этот? На седьмом этаже ведь ближе.
— Да, но там сейчас убирают, — ляпнул я.
— Так вы поднимались на седьмой?
Я вздохнул.
— Вообще-то нет.
— Понятно. А что у вас в пакете? Ну-ка, живо!
Я, признаться, спасовал перед такой бесцеремонностью. Послушно развел в стороны полиэтиленовые ручки. В пакете не было ничего, кроме зачетки и зонтика.
Михал Палыч кивнул и спросил невпопад:
— А чем вы вообще планировали заниматься после университета?
Вот это «планировали» меня сразу насторожило. Я не ответил. Во-первых, не знал как, во-вторых, просто не успел.
— Хотя зачем ждать? — продолжил мысль без пяти минут мой шеф. — У вас ведь каникулы сейчас начнутся. Хотите подработать? Денег много не обещаю, вы же пока по совместительству, зато скучно не будет. Опять же столовая у нас — хорошая, недорогая. График работы — гибче некуда. Что еще…
Он много чего еще говорил, этот странный могучий старикан, а я смотрел на него, как мышонок на сыча, иногда даже кивал, только в конце решительно тряхнул головой и спросил:
— Постойте! Почему вы так уверены, что я соглашусь?
Михал Палыч ничего не сказал. Но зыркнул так, что пропала охота переспрашивать.
— Бери чистый лист. Пиши. По центру — два икса, римское двадцать. Дальше с красной строки. В толпе гостей пустое место, вокруг прозрачная стена. Тоска в груди. И взгляд на кресло, где миг назад была она. Написал?
— Сейчас, секунду… Написал. Это стихи, да? — сообразил я.
— Гений! — вздохнул шеф. — Напомни потом, чтобы поднял тебе зарплату. Ты что, все в одну строку записал?
— Ну да. Вы же не предупредили…
— Ладно. Бросай листок в корзину, бери чистый. Пиши с начала. Римское двадцать. Дальше… Каждый раз, когда я делаю паузу, начинай с красной строки и с заглавной буквы. Понятно?
Я кивнул.
Михал Палыч отвернулся к окну, закурил и продолжил диктовку.
— Вале — тоже с большой буквы? — уточнил я.
— Нет, с маленькой. С маленькой латинской буквы. Или ты уже написал?
— Нет-нет, — поспешил откреститься я, добавив про себя: «Слава Богу!»
— Тогда пиши дальше.
— Тра-ла-ла-ла-ла? — на всякий случай переспросил я.
— И тра-ла-ла-ла-ла лорнет, — терпеливо повторил шеф. — И прекрати меня перебивать. Пиши.
— Так. В «Eugene» над средней «e» левый штрих не забыл поставить?
